Каблуков

Приглашал к себе домой и давал понять, что хочет придти в гости, познакомиться с Тоней. Каблуков сперва отговаривался одним и другим, потом объявил решительно: пока незачем. Тот объяснил это себе примитивно: что мужик жену увольняет, стало быть, поглядывает нa сторону, - и вскоре предложил поехать на Карельский перешеек на спецдачу, расслабиться. Массаж, закрытый выход к нудистскому пляжу на озере и все такое. Каблуков в ответ только стал на него смотреть, не открывая рта, долго, просто уставился в глаза и молчал, пока тот не заерзал, не забормотал, что на вкус, на цвет и что шутки надо понимать. Разговаривать они шли в Большой Михайловский или в Летний, садились на скамейку в месте поглуше, возле домика садового инвентаря за прудом, возле такого же у самой Фонтанки. Дрягин первый сказал, что ни к чему, чтобы их так часто видели в его кабинете: "Чтобы не стали соображать потом, кто автор чего". "Я заинтересован не меньше вас", ответил Каблуков, умолчав о тени, которую такая близость бросает прежде всего на него. И о том, что не столько из-за нее не хочет он себя засвечивать рядом с Дрягиным, а потому, что хотел бы вообще держаться от него подальше. После чего почувствовал к нему жалость и уже из-за этого окончательно решил взяться за дело - не за страх, а за совесть.

О деньгах Дрягин продолжал заговаривать при каждой встрече, так что в конце первой недели Каблуков сказал: ладно, полторы тысячи аванс, а всего шесть - как студия платит. Девять, моментально опроверг тот. Шесть за работу, три за моральный ущерб. И, естественно, шесть потиражных - которые ты, естественно, получил бы. И никаких авансов, а все разом, пятнадцать кусков. Без возражений: деньги не мои и ничьи, а ничьих не считают. Стало быть, разговор кончен... И такой безответственной легкостью и внеличным расположением окрасился момент, что Каблукову это понравилось: правильно, пятнадцать и три нуля. Так и надо платить людям за работу. (Тонина зарплата в лаборатории была сто десять, Нины Львовны в университете - под триста; тех, у кого больше, в близком окружении не было.) Поправил себя: талантливым. И не Бог весть как, но рискующим. У которых на ветерок авантюрности подрагивают крылья носа.

И еще. Лисьим хвостом холуйства махнуло по губам, щекам, шее. Принадлежностью к деятельному миру наполнился момент. Десяток больших зданий по Москве, сто по Нью-Йорку, тысяча по свету, в них уютные широкие коридоры, и за каждой дверью власть - метафизическая и реальная. Туннели власти. Кубические мегаметры власти. Миллион людей, которые ничего не боятся и делают общее дело. Политики, которые видят землю как глобус. Военные, которые видят ее как карту и всегда в прицел. Богачи, которые отделяют пятнадцать тысяч от миллиардной пачки, не считая, и не ошибаются ни на купюру. Хирурги, технари, силачи, мудрецы. Мастера дела. Практики, формулирующие реальность, которая идет на смену той, что они сформулировали вчера. Шпионы, за которыми двадцать четыре часа в сутки идет охота, а они продолжают шпионить, потому что они из миллиона, который ничего не боится. А миллион этот не просто единица с шестью нулями, а единица с шестью нулями существ, устроенных наподобие матрешек: семь в одном, семьдесят семь в одном. И Дрягин в ком-то, кого тоже вполне могут звать Дрягин, а могут и по-другому; и в Дрягине кто-то, чье имя также Дрягин или не Дрягин. А сейчас момент, когда по ковру коридора удаляется фигура, в которой со спины безошибочно узнается Каблуков, сворачивает и исчезает не то за дверью, не то за поворотом. Не то в ком-то, кто без него не полноценен, в ком-то, кем он может стать, - если, однако, он не тот Каблуков, которым должны стать остальные.

Момент длился десять минут, немало. Он испытывал прилив сил - и род наслаждения. "Вот что, - продолжал говорить Дрягин, - если хочешь, можно без очереди достать "Жигуль", включим в список". Содержание Каблуков услышал вторым планом, первым что-то вроде птичьей трели: тчт-чъш-чир-дост-люч-спс. "Жигуль", щегол. Ему пришло в голову, что, вообще говоря, Дрягиным можно восхититься: простой, прямой, смелый. Доброжелательный. Они встали со скамейки, дошли до перекрестка аллей, протянули друг другу руки и разошлись. Как-то сухо - честное слово, надо было хотя бы похлопать по плечу. И самая была минута перейти на "ты". Уже выйдя на улицу, он погрезил, на что они с Тоней потратят деньги. Квартира. Машина. Мебель. Пицунда спальным вагоном, номер-люкс в гостинице - устроит Дрягин... Вдруг как будто споткнулся. Встал как вкопанный, густо покраснел, даже задохнулся - и самыми быстрыми и большими, на какие был способен, шагами помчался домой вывалить Тоне, во что ввязался. Не в том смысле, что в запретное или в низкое-грязное - ничего подобного: ввязался и не раскаиваюсь, сделаю и отвечу за сделанное. Но в то, что само собой ввело его в эти десять минут - такого всеохватного стыда, что даже мурашки страха пробежали по коже

IV