Чем больше веришь, тем меньше видишь, и ладно,довольно с тебя двух комнаток и прихожей,второго света, картин на стенах, и то отрадно,что ангел смерти тоже есть ангел Божий,правда что сморщенный, черный, с дряблою кожей,если честно сказать, больше на беса похожий.А то, что никто не заходит, – так еще веселее,вроде живешь не в квартире, а в мавзолее.Телефон зазвонит – черную трубку снимаешь,говоришь в нее что-то, чего не понимаешь.На том конце провода – старый друглучше новых двух, молдавская сигарета,жизнь холодна, говорят, дыханьем любви согрета.И сами мы не подарок, и мысли наши нелепы,короче детской считалки, проще парeной репы.А мир за окном прекрасен и воздух прозрачен,а разум просрочен и навсегда утрачен,лукав, изворотлив, лжив – невелика потеря.Даром что видел все, ни во что не веря."Ей сто десять лет…"
Ей сто десять лет.Временамиона чувствует себя одинокой.Тогда она думает о новом замужестве.У нее свои принципы:мужчина должен быть старше женщиныминимум на пять лет.Это затрудняет поиск.Но никто не торопится."У Фиры лицо доброе, а сердце злое…"
У Фиры лицо доброе, а сердце злое,собственно, и лицо злое, но не в поверхностном слое,там, в глубине лица, скрыто нечто такое…По-библейски Эстер, Эсфирь, по-нашему тетя Фира.Идет, несет в авоське две бутылки кефирапо тридцать семь копеек, из них бутылка – пятнадцать.На высокий третий этаж нелегко подняться.На кефире фольга зеленая, а на ряженке золотая,как будто нимб, а ряженка эта – святая.До дома пять минут неспешного хода,два квартала, как до конца отчетного года.На углу Фира встречает инженера с молмаслозавода.Пять минут разговора о том о сем по порядку,инженер – болельщик, а вчера забили в девятку.В Кремле открылся пленум, а у мамы язва на язве,на Пушкинской новая булочная, но за этим усмотришьразве?Навстречу Эсфири – Юдифь в платье из китайского шелка.В руках у Юдифи черная клеенчатая кошелка,в кошелке что-то большое, круглое – это, наверно,кочан капусты. Или голова Олоферна.""Не хочешь – не надо!" – говорит мама…"