«Про Ростов говорят, что он теперь как Берлин времен холодной войны или мьевилевский Бешель. На подъезде к городу выросли могу-ченги — поселения для «хромых лисов», то есть ссыльных. Ссыльные китайцы живут в основном за городом, но уже одним своим присутствием меняют его облик: иероглифы на вывесках, вспышки китайской культуры здесь и там. Первая официальная граница проходила к югу от Ростова. Граница была ползучая, она двигалась и менялась почти каждый день, точнее — каждую ночь. Ее обозначали специальными красными столбцами, но китайские пограничники постоянно их двигали — сперва по чуть-чуть, на пять-десять сантиметров, но затем, поняв, что тактика работает, совсем перестали стесняться. По ночам они выкапывали столбы и чуть сдвигали их — на метр-полтора, отгрызая себе все больше территории. Так потихоньку за несколько лет они добрались чуть ли не до центра, и теперь русско-китайская граница проходила буквально внутри Ростова, рассекая его на две половины, и продолжала двигаться. Российские пограничники тут были совершенно бессильны — стрелять или даже направлять оружие в сторону «дружественного Китая» было запрещено. Движение границы, конечно, можно было остановить, например, построив стену, и кто-то из чиновников даже предлагал подобные меры, но тут опять же возникали причудливые гримасы бюрократии: возведение стены означало бы, что Россия признает новую границу, а такого власти никак не могли допустить: закрывать глаза на продвижение Китая было выгодней, потому что пока нет четкой границы, земля, захваченная «китайскими партнерами», находилась в своеобразной суперпозиции, чиновники из администрации могли говорить, что это как бы «общая» земля, и «наши партнеры» как бы находятся на ней с нашего как бы согласия и как бы помогают защищать «наши суверенные территории» от западных как бы угроз.
Выходило, что власти сами загнали себя в угол: китайская объединенная администрация постепенно захватывает твой город, но дать отпор ты не можешь, потому что любое противодействие с твоей стороны будет означать признание а) факта захвата и б) границ, которые тебя не устраивают.
Местные говорили, что у Ростова теперь «раздвоение личности», днем один, ночью совсем другой, город жил в состоянии вечной неопределенности. Ползучая граница иногда приводила к курьезным юридическим парадоксам: человек мог уснуть в своем доме и, проснувшись, обнаружить, что его туалет или огород теперь находится на китайской территории, и пограничники с красными шевронами уже вбивают столбцы с иероглифами 中國 на участке, где он еще вчера посадил картошку и репу».
Глава четвертая
Ростов
После Берлина Ростов показался Даше пустым и медлительным, каким-то уставшим. Но именно этим он ей и нравился. Она думала, как описать его, и в голову приходило слово «распахнутый». Распахнутый город.
Она уже бывала здесь, в прошлой жизни, до эмиграции, и многое тут любила. Районы купеческой, дореволюционной застройки; бывшие доходные дома, изящные фасады, резные балконы, карнизы с орнаментальной отделкой; и кое-где между ними словно бы с усилием втиснуты здания более поздних эпох и стилей — в основном стеклянно-бетонные кубы или жилые комплексы, как коронки, установленные бездарным стоматологом, откровенно портили «оскал города». Каждый город Даша представляла себе именно так — как пасть, которая, если дашь слабину, сожрет тебя; в которую ты заглядываешь и первым делом смотришь на прикус. Есть города хищные — с зазубренной линией горизонта, с острыми зданиями-клыками, а есть травоядные — с более мирной горизонтальной архитектурой; есть города с неправильным прикусом, с кривыми зубами — в них дома, построенные на склонах, со временем разъезжаются в разные стороны — так и хочется стянуть их вместе огромными брекетами. И церкви с их куполами как золотые зубы. Одни города здоровы и чисты, у других галитоз — там все время пахнет застоявшейся водой, бытовым мусором, отчаянием.
Оскал Ростова в последние годы испортился — кризис был беспощаден. Фасады в центре осыпались, покрылись трещинами. Многие города бывшего черноземья теперь выглядят так: на въезде — могу-ченги, КПП и стоянки с мертвой сельхозтехникой, а вместо брендовых магазинов рынки и ломбарды — десятки, сотни ломбардов; они всюду, их вывески — красные неоновые контуры в ночи, как лопнувшие в глазу сосуды — самые яркие, главный источник иллюминации.