Кадавры

Когда зашли в темноту гаража, Мурат заговорил на адыгейском с мужиками у верстака. У Даши было время разглядеть его: рваные джинсы с цепями на поясе, черная футболка с принтом Iron Maiden и джинсовая куртка с обрезанными рукавами. Лицо, впрочем, совершенно не соответствовало одежде: очки в тонкой оправе, ямочка на подбородке, длинные, черные, собранные в хвост волосы. Он выглядел как студент-первокурсник, который украл одежду у байкера или нарядился автослесарем на Хеллоуин.

Кадавр, по словам Мурата, стоял недалеко, к югу от Краснодара. Он помог ей перетащить оборудование в УАЗ, и они тронулись в путь. Мурат почти сразу съехал с бетонки и некоторое время петлял мимо ям, объезжал разрушенные участки сползающего в кюветы асфальта. Даша не сразу сообразила, что дыры в дорожном полотне — это воронки от бомб. Она, конечно, читала об обстрелах Владикавказа, Нальчика и пригородов Краснодара. Федеральные власти называли это «контртеррористической операцией», а местные ополчения — войной за независимость. Даша видела фото, но снимки никогда не могут передать весь масштаб катастрофы: южный район Краснодара был не просто заброшен, но стерт с лица земли, как Грозный во время первой чеченской. На выезде из города Даша увидела две панельные пятиэтажки с черными ореолами сажи вокруг пустых, выгоревших изнутри оконных проемов, стены иссечены осколками, дырами от снарядов. И рядом — ржавые, закопченные кузова сгоревших, изрешеченных осколками автомобилей, Даша смотрела на колеса: покрышки полностью прогорели, на дисках путаница почерневшей проволоки.

— Год назад русские выдавили наших сюда, окружили и закидали кассетными бомбами. С тех пор район не трогают, даже местные сюда не суются — говорят, тут до сих пор все заминировано.

«Он сказал “наших”», — подумала Даша и тут же заметила наколку у Мурата на предплечье: овал и вписанный в него крест — немного похоже на перекрестье снайперского прицела. Символ местного ополчения: КОДА. Мурат проследил Дашин взгляд и дал ей разглядеть наколку получше — он явно гордился ею.

— КОДА, — сказала Даша шепотом, словно боялась, что тут, в машине, их могут подслушать.

Он кивнул.

— Работал в тылу, поэтому остался жив, — последнее он произнес с сожалением, как будто чувствовал вину перед погибшими товарищами за то, что до сих пор ходит по земле, а не лежит в ней.

— А это не опасно — светить такую наколку?

Он усмехнулся.

— Жена по утрам заклеивает ее пластырем, а я прихожу на работу и отклеиваю. Не хочу прятаться, как крыса, — голос его был холодный, и Даша вдруг подумала, что он специально выставляет свою наколку напоказ, демонстрирует незнакомцам, это его способ хоть как-то оправдаться перед мертвыми соратниками за то, что выжил. Возможно, он надеется, что его арестуют и будут судить, в его этической системе координат это куда лучше и благороднее, чем скрываться и заклеивать свои убеждения пластырем. Поэтому он настолько откровенен сейчас: он не просто не боится, что Даша его сдаст, в глубине души он на это надеется, искушает судьбу.

— Москва, — вдруг произнес он, с презрением, как ругательство. — Когда начались первые беспорядки, мы поняли — это наш шанс. И мы были готовы. И мы, конечно же, ожидали, что москали попросят помощи у Китая. — Он выдержал паузу. — Но не думали, что Китай поможет. Это нас и подвело. Пекин предложил Москве сделку: нас не хотели отпускать и удержать не могли, и в итоге просто продали Китаю, как будто мы — товар, рабы. — Он помолчал, затем поднял кулак с символом КОДА на предплечье. — Но ничего, мы еще поборемся.

Они проехали разрушенный район по касательной, дорога закончилась, автомобиль натужно, завывая мотором, пробуксовывая, взбирался вверх по насыпи, деревья ветками скребли по стеклам. Они въехали на серпантин — впереди стояли бетонные блоки, а дальше обрыв, дорога осыпалась. Мурат открыл дверь и вышел из машины.

— Тут чутка осталось, пешком дойдем.

Он открыл багажник, помог Даше надеть рюкзак с оборудованием и взгромоздил себе на спину второй рюкзак и чехлы со штативами.

— Вам точно все это нужно?

— К сожалению, да, — сказала Даша.

Они обошли обрыв по краю, цепляясь за вбитые в стену металлические скобы, и двинулись дальше по серпантину. Когда подошли к входу в первую штольню, Даша услышала гул, штольня как будто дышала холодом — дувший из нее ветер пробирал до костей. Штольня, впрочем, не выглядела заброшенной — рядом на стене кто-то нарисовал граффити, чуть дальше — кострище и несколько пеньков, которые явно использовали как стульчики. Вокруг кострища валялись бутылки и упаковки от чипсов.

— Молодежь тут шарится, сами понимаете. Но это не наша штольня. Наша — дальше.

Они двинулись дальше по серпантину. Даша была в темных очках и бейсболке, но солнце здесь, на склоне, шарашило так, что даже сквозь поляризованные линзы смотреть вниз, на город, было невыносимо.

— А долго нам идти?

— Не, минут двадцать.