Кадавры

— Конечно, будем, — Кристина склонилась к окошку. — Мы ради него и пришли, — и шепотом объяснила Даше, что за домом есть фрагмент железной дороги, на которой стоит один из главных экспонатов — старый вагон для перевозки заключенных. Билеты на него почему-то продают отдельно, как дополнительную услугу. Но самое главное: те, кто был на экскурсии, говорят, из вагона отлично видно кадавра.

Даша бросила взгляд на камеру наблюдения на стене — черный объектив с красным индикатором в углу.

В предбаннике на стене висели большие портреты чиновников: президента, министра обороны, еще каких-то людей в форме и почему-то маршала Жукова. В углу у входа в экспозицию Даша увидела сувенирный магазин. Она не раз бывала в региональных музеях и многое успела повидать, но магазин «фсин-сувениров» смог ее удивить: кроме стандартных кружек и магнитиков с эмблемой «Федеральной службы исполнения наказаний» (столп Закона, наложенный на перекрестье меча и ликторского пучка), тут было много такого, во что она не поверила бы, если бы не увидела собственными глазами: например, наборы детской пижамы и постельного белья в стиле «будни лагерного работника», а еще — водка «ФСИНовка», носки и шарфы с эмблемой ФСИН, а также мягкие детские игрушки — плюшевые мишки в форме надзирателей с маленькими плюшевыми дубинками в лапках. Даша даже думала купить такого мишку, просто чтобы, когда будет рассказывать о походе в музей, на руках было доказательство, что она не бредит и не сошла с ума — да, плюшевые мишки-надзиратели, да, продаются, да, триста рублей за штуку.

В первом зале стояли миниатюры: довольно качественные планы тюрем и казематов разных эпох российской истории. Гид — девушка в темно-зеленой форме — монотонным голосом, словно зачитывая приговор, рассказывала об «эволюции тюремных камер». Во втором зале за стеклами стояли манекены — криповые, стремные, с нарисованными глазами и приклеенными бровями и усами, — облаченные в форму надзирателей разных эпох. Вот такой форма была при Николае, во времена Кавказской войны, а потом, при большевиках, форму стали шить из более легких материалов, цвет и фасон изменились. Даша слушала, и ей казалось, что она по ошибке зашла в музей истории моды — так много времени и внимания уделяли тут приталенным пиджакам, кожаным ремням, сапогам и прочему.

Третий зал назывался «творчество заключенных», тут было множество экспонатов из хлебного мякиша: шахматные фигуры, нарды, четки, лошадки, солдатики. С особой гордостью гид обратила внимание на коллекцию слепленных из мякиша заточек и ножей. Для их изготовления, объяснила она, требовалось особое мастерство. Чтобы увеличить прочность лезвия, в мякиш добавляли соскобленную со стен камер бетонную крошку. Об этом гид рассказывала с таким видом, словно по-настоящему гордилась изобретательностью и смекалкой своих, так сказать, «подопечных». Впрочем, теперь эти вещи — приметы ушедшей эпохи, с грустью добавила она и пояснила, что несколько лет назад хлеб исключили из перечня необходимых продуктов, и его перестали выдавать в том числе в тюрьмах и лагерях. О том, почему хлеб пропал из рациона, она умолчала, типа «вы и так знаете», лишь добавила, что вместо него в тюрьмах теперь выдают заменитель, «новый хлеб», или «цилинь-хлеб», испеченный из синтетической муки, по калорийности он ничем не уступает хлебу настоящему, и даже превосходит его, да только из такого хлеба, как говорят сами зеки, слепить можно разве что горбатого.

В следующем зале были камеры — мучительно тесные, с крохотными окошками. Девушка-гид особенно подчеркивала «удобство» камер для заключенных, с ее слов выходило, что заключенные подчас живут получше многих на свободе, просто природа у зеков такая — все им вечно не так, жалуются, мемуары лживые пишут потом.

Кроме гида тут был еще охранник, здоровый, мясистый мужик, похожий на грустную горгулью. Даша представила, как вечерами, закончив смену, он едет к ближайшему готическому собору, забирается на стену и занимает свое место. Охранник-горгулья следовал за ними из одного зала в другой и наблюдал за Дашей из-под насупленных бровей с таким, как ей казалось, видом, словно припомнил ее и все не мог сообразить, где встречал раньше. Его назойливое внимание было очень неприятно: как мы по-тихому доберемся до кадавра, если на хвосте все время сидит этот смурый мордоворот, думала Даша.

Их вывели на задний двор и по мощеной плиткой дорожке повели к тому самому вагону. Вагон уже издали производил гнетущее впечатление — он весь был как будто бронированный, обшитый листами железа, плюс решетки на окнах. Внутри было еще хуже: солнце напекло железную крышу, стены дышали жаром, как в духовке, воняло грязным бельем. И еще мухи, десятки, если не сотни мух ползали по потолку и бились в мутные окна.