Город и правда как будто страдал от раздвоения личности: сверху моцион и открыточные пейзажи; внизу — бараки. Туристы гуляли по серпантинам, отдыхали, пили «вонючую водичку» из бюветниц и складных стаканчиков, смотрели вдаль, на вершину Эльбруса, и старательно не замечали ссыльных; ссыльным было запрещено подниматься в курортную часть, но иногда их пригоняли на работы — собирать мусор, класть тротуарную плитку, чистить ливневку или мести дороги».
Деньги на расходы в поездке Даша получала на карту китайского банка ICBC, из иностранных он единственный работал на территории ОРКА и позволял совершать транзакции с европейских счетов. В Пятигорске как раз недавно открыли филиал, поэтому, прогулявшись, первым делом Даша с Матвеем отправились туда. Даша сняла юани, перевела их в рубли и торжественно выплатила Матвею зарплату.
— Что будешь делать теперь? — спросила она, пока он заталкивал пачку купюр в наплечную сумку.
— С чем? С деньгами?
— Нет, вообще. Наша, — она неопределенно махнула рукой, — экспедиция скоро подойдет к концу, у меня разрешение на работу истекает, надо уезжать. Вот и спрашиваю: какие планы?
— Да нет планов. Часть денег вложу в «Самурая», он мне вместо дома теперь. Может, задержусь в Пятигорске ненадолго, потом, не знаю, на юг рвану, там поработаю. Я теперь так живу — перекати-поле. А сама ты как? Довольна работой?
Даша помолчала, пожала плечами.
— Не очень. Я собрала почти сто свидетельств. Хотелось бы и побольше выяснить, но времени мало. Впрочем, это тоже важно: фиксировать мысли людей, их реакции на кадавров, даже спустя годы. Кроме того, я потестила наш новый вопросник, он хорошо себя показал.
— У вас есть какой-то вопросник?
— Да, перечень вопросов, который мы обычно задаем свидетелям событий, чтобы получить наиболее чистые данные. Мы много над ним работали. У меня в списке девяносто семь опрошенных.
— Это что получается, всего двух-трех не хватает до красивой цифры? Или, может, до сотки добьешь?
— Это необязательно. Да и сил уже нет. И времени. У меня сегодня последняя встреча со свидетелем, вот и будет девяносто восьмой.
— Да ладно, че ты. Давай меня еще опроси, буду твоим девяносто девятым. Или хочешь, я тебя опрошу?
— Не надо.
— Почему?
— Мы с тобой родственники. По правилам интервьюер и свидетель должны быть незнакомы. Кроме того, в перечне есть вопросы, которые тебе не понравятся.
— Например?
— Например, о смерти близких.
Матвей запнулся, отвел взгляд.
— Да, тогда лучше не надо. — Он помолчал. — Ну что, едем к маме?
— К какой маме, ты чего? У меня еще один кадавр в графике. Ишь, разбежался. Зарплату получил и сразу отдыхать? Нет, братюнь, придется еще раз снарягу мою потаскать.
МА-146, или «девочка на болотах», стояла, как можно догадаться из названия, хрен пойми где, и дойти до нее без проводника было попросту невозможно. Матвей достал контакты некой Катерины, которая, как утверждали местные, была лучшей в своем деле. Катерина жила в семи километрах на запад, в Варваровке, в очередной умирающей деревне: одноэтажные избы с растущими на крышах кустами, заборы в лучшем случае из профнастила, в худшем — из гнилого, захваченного борщевиком штакетника. Даша подошла к калитке и позвала хозяев. На крыльцо вышла Катерина, облокотилась на калитку. Она была маленькая и худая, и вся одежда висела на ней мешком, казалась на два размера больше, чем необходимо. Одета она была по-охотничьи: штаны-хаки с карманами на бедрах, растянутый серый свитер крупной вязки, огромные резиновые сапоги. За штакетником на ее участке было видно курятник и кучу велосипедов. Велосипедов штук двадцать, не меньше, лежат горой, словно арт-инсталляция. Даша хотела спросить, зачем ей столько велосипедов, но постеснялась.
Катерина открыла калитку: проходите, мол, поговорим.