Кадавры

— Чего? — зевнув, спросил парень в жилете.

— Тут оборудование было, в кожухах.

— На ней пломбы, видишь? Наши приехали, опечатали, забрали. Если пропало шо, это к ментам.

Матвей сорвал пломбу с водительской двери, сел в машину и огляделся. Он рассчитывал найти какую-то записку, хоть что-то, что могло бы подсказать, где Даша. Но ничего не было. Ключи были спрятаны под козырьком. Матвей завел «Самурая» и, выезжая с парковки, опустил стекло и спросил у сотрудника:

— А нашли ее где?

— Чего?

— Ты глухой, что ли? Я спрашиваю, откуда ее эвакуировали?

Парень в окошке стал флегматично перебирать какие-то бумаги на столе.

— Улица Кучуры. Враскоряку там стояла, возле заброшки.

Матвей проверил бардачок. В нем лежал картонный конверт с надписью «для Матвея». Внутри был Дашин рабочий диктофон. Он включил его, посмотрел на экранчик, в памяти сохранилась одна запись: 4 минуты.

Матвей нажал «воспроизвести».

«Привет, Матвей. Я много думала вчера, когда ты предложил записать еще одно свидетельство. Я испугалась, потому что знаю вопросы и примерно представляю, что и как на них отвечать. Там много некомфортных формулировок. Например, «Случалось ли вам наблюдать смерть ребенка?», или «Случалось ли вам присутствовать на похоронах ребенка?», или «Когда вы смотрите в лицо кадавру, бывает ли у вас чувство, что вы его знаете?» Я думаю, тут стоит объяснить, откуда эти вопросы взялись. Мой начальник, профессор Видич, много лет изучал феномен, который теперь называют синдромом смещенного горя. ССГ. И знаешь, как иронично бывает: ученый изучает какую-то болезнь и даже не подозревает, что сам болен. У Видича так было. Он изучал случаи массовой истерии, связанные с мортальными аномалиями. Искал матерей, которым казалось, что кадавры — это их дети. Он даже дал название этому виду психоза — «синдром матери кадавра». Но в процессе сбора данных был вынужден поменять название. Он обнаружил у себя симптомы болезни, которую изучал. У него трое детей и пятеро внуков, и все они живы. Но в какой-то момент в лицах кадавров ему стали мерещиться черты друга, который погиб, когда Видичу было десять лет. Сперва он решил, что это мнительность и он, сам того не замечая, перенимает симптомы пациенток. Оказалось, нет. Оказалось, у всех сотрудников Института, всех, кто проводил с кадаврами достаточно много времени, у всех проявлялись симптомы ССГ. Даже меня перед экспедицией предупредили, что такое возможно. Видич любит повторять: «Если смотреть на мертвецов слишком долго, они заговорят с тобой». Разумеется, не буквально. Это сложно объяснить. Ты смотришь на кадавра, и тебе кажется, что ты его уже видел. Кадавры триггерят у нас в мозгу какие-то неизвестные ранее участки памяти. Мы пока не знаем, как это изучать. И, в общем, со мной это тоже случилось.

Меня зовут Дарья Силина, и это свидетельство девяносто девять. Сейчас я попробую ответить на вопросы из перечня. Или хотя бы на самые важные из них.

Случалось ли мне наблюдать смерть ребенка?

Да, в детстве у меня на глазах погиб Алексей Поляков. Я сама была ребенком. Тебе известны детали.

Когда вы смотрите в лицо кадавру, бывает ли у вас чувство, что у него (или у нее) знакомое лицо?