Кадис

– О, замечательно! Много ли найдется ораторов, умеющих выражаться так изящно, непринужденно и вместе с тем величественно? Его проникновенная речь удивляет и чарует, всем своим видом и голосом он одинаково ласкает и зрение и слух. Я не могу глаз от него оторвать.

– Ни с чем несравнимо! – с восторгом воскликнула донья Флора. – Что ни говорите, а это отличная мысль ввести у нас в Испании подобное новшество. Наконец-то раскроются все плутни, которые вершились правительством, да и свора бездельников сильно поредеет.

– Боюсь, здесь больше блеска, чем пользы, – возразила графиня. – В ораторах недостатка не будет. Нынче все научились красно говорить. Но дело делать потруднее, чем языком болтать.

Таким образом шло обсуждение речей, последовавших за выступлением Муньоса Торреро и затянувших заседание допоздна. В театре зажглись огни. Забыв об усталости, обе дамы до ночи не покидали своих мест, увлеченные, подобно другим зрителям, красочной сценой, которая ныне всем приелась и никого больше не волнует, а в те времена будоражила воображение. Произнесенные в тот день речи оставили в умах людей неизгладимый след. Можно ли их забыть? Даже теперь, после того как передо мной прошло столько выдающихся ораторов, мне все еще кажется, что депутаты, выступавшие в день открытия кортесов, были самыми замечательными, красноречивыми, суровыми и правдивыми изо всех, кто когда-либо докучал своим словом нашей матери-Испании.

Как ясно все было в тот день! И какой мрак окутал потом это собрание – попеременно то театр, то церковь, то зал[59], – ведь суверенная нация нескоро получила свой собственный дом. Прекрасным был твой первый день, о новый век! Попытайся и свой последний день провести не хуже.

Поздней ночью по трибунам прошел шепот. Регенты должны принести присягу, так постановили кортесы. То был первый гордый шаг суверенной нации, жаждавшей, чтобы перед ней склонились те, кто воплощал власть короля. В ложах шептались: «Они не принесут присяги» – и слышались возражения: «Еще как принесут».

– Я думаю, одни присягнут, а другие нет, – сказала Амаранта. – Власти пытались привлечь на свою сторону народ и армию, но ни там, ни тут не достигли успеха. У кого хватит мужества, тот пошлет кортесы к черту. Слабые духом будут на коленях ползать по этой сцене, где еще не успели отзвучать голоса комедиантов Кероля и Карамбильи[60], они поцелуют скамью, на которой восседает тот молодящийся старец, – если не ошибаюсь, это дон Рамон Ласаро де Доу[61].

– Пусть присягнут, и все обойдется мирно, без спора. Слышите шум внизу?

– Шумят и на галерке. Народ полагает, что на сцене идет комедия Кастильо[62] «Дом по соседству», и хочет принять участие в спектакле, не так ли, Арасели?

– Да, сеньора. И этот новый актер, который сует нос куда не следует, наделает кортесам кучу неприятностей.

– Народ требует привести их к присяге, – сказала донья Флора.

– А вскоре потребует накинуть им на шею веревку и повесить вместо декораций.

– Там, за стенами театра, настоящая буря.

– Те, что сейчас вышли на сцену, кажется, и есть регенты.

– Совершенно верно. Видите, Кастаньос[63] и старик Сааведра[64].

– А за ними идут Эсканьо[65] и Лардисабаль[66].

– Как! – удивилась графиня. – Лардисабаль тоже присягает? Да ведь этот упорный и непреклонный враг свободы хвастался направо и налево, что заткнет кортесам рот.

– И все-таки он присягает.

– В Испании все потеряли совесть… Но где же епископ де Оренсе?

По галерее пронесся ропот:

– Епископ де Оренсе отказался.

В самом деле, епископ де Оренсе не пожелал принести присягу. Остальные четыре регента проявили покорность, хоть и неохотно. Общественное мнение было настроено против них. Заседание закрылось, народ стал расходиться, обсуждая по дороге событие, завершившее торжественный день. Почти все говорили:

– Упрямый старикан не пожелал присягать. Но хочешь не хочешь, а присягать придется.

– На виселицу старика! Не подчиниться постановлению о присяге, которое наверняка будет называться «Законом 24 сентября», – значит, превратить кортесы в пустую забаву.

– Я бы ни на что не смотрел и всякого, кто не склонит головы, велел бы схватить, а затем…

– Эти сеньоры только и мечтают, что об абсолютной монархии!

Высказывались, правда, и другие мнения, однако их было меньшинство.

– Какой достойный пример подал епископ своим единомышленникам! Негоже королевским представителям унижаться перед этими болтунами…

– Посмотрим, чья возьмет, – говорили одни.

– Посмотрим! – не сдавались другие.

Две партии, родившиеся задолго до этого дня, медленно накапливали силы; они шли вперед, их поступь была еще неуверенна, но они больше не желали ковылять на детских помочах, сосать грудь и питаться кашицей – во рту у младенцев прорезались первые зубки.

X