Кадис

Прощаясь с Амарантой и доньей Флорой, я пообещал быть у них на следующий день и сдержал слово. В одном из кадисских кафе мне повстречался дон Диего, который снова предложил ввести меня в дом своей матери; мне так не терпелось попасть туда, что мы, не откладывая, назначили посещение на один из ближайших дней. Я навестил также лорда Грея, у него все было по-старому. Услышав, что я собираюсь к донье Марии, он сперва выразил удивление, а потом сказал, что сам часто там бывает.

Итак, однажды под вечер я отправился вместе с доном Диего к его матери, предварительно выслушав еще раз все его наставления.

– Постарайся прикинуться ханжой, – сказал он мне, – если не желаешь, чтобы тебя выгнали из дому. Я сказал сестрам, что ты в Кадисе, они очень хотят тебя видеть. Не вздумай ухаживать за ними. Помни, ни звука о моих ночных вылазках, ведь я их скрываю от матушки. С друзьями дома, с которыми ты встретишься в нашей гостиной, говори так почтительно, словно это светочи родины и кладези премудрости и прочих добродетелей. Словом, рассчитываю на твое благоразумие.

Мы подошли к дому – красивому зданию на улице Амаргура. Наверху обитала семья Лейва, в бельэтаже – графиня де Румблар, которая вследствие ревматического приступа, уложившего в постель ее знатную родственницу, взяла на себя с присущим ей властолюбием обязанности главы и верховного правителя семьи. Поднявшись по лестнице, мы остановились – до нас донесся далекий и торжественный гул молитв.

– Переждем, – сказал дон Диего, – я слышу, Остоласа[67], Тенрейро[68] и дон Пако хором читают молитвы. Дона Пако ты знаешь, а эти двое – депутаты, они здесь постоянные гости.

Я с интересом оглядывал дом; это было прекрасное и веселое здание, как все здесь, в Кадисе. Большие окна галереи выходили на внутренний двор; простенки были сплошь увешаны писанными маслом картинами на различные сюжеты – религиозные и светские. Наконец молитвы смолкли и я имел честь войти в зал, где находились донья Мария с двумя дочерьми, дон Пако и еще трое незнакомых мне кабальеро. Графиня, словно снисходя с высоты своего великодушия, приняла меня с несколько церемонной и надменной учтивостью, но в общем милостиво и благожелательно. Девушки, подчиняясь установленному в доме этикету, поклонились молча, не разжимая губ. Дон Пако, щеголявший своей ученостью в Кадисе не менее, чем в Байлене, обратился ко мне с напыщенным приветствием. Остальные поглядели на меня недоверчиво, с явным предубеждением, как на чужака, и ограничились чопорным кивком головы.

– Ты опоздал к чтению молитв, – заметила донья Мария сыну и знаком предложила мне сесть.

– Разве я не говорил вам, – быстро нашелся юноша, – что молюсь сегодня в монастыре Кармен Кальсадо? Оттуда я и иду вместе с Габриэлем, который только что исповедовался у отца Педро Адвинкулы.

– Педро Адвинкула поистине святой отец! – произнесла с преувеличенным восторгом донья Мария.

– Равного ему духовника не сыскать во всем Кадисе, – подхватил я. – А какой проповедник! Никто не может тягаться с ним, когда он беседует с прихожанами.

– Это верно.

– Я как зачарованный слушаю его проповеди.

– Поздравляю вас с успехами по службе, – сказала мне донья Мария.

Я почтительно склонил голову перед хозяйкой дома.

– Каждый честный и благородный человек, доблестно несущий службу на благо нашей веры и короля, – продолжала она, – не преминет получить награду за свой труд. Меня весьма огорчило, что мой сын не пожелал остаться в армии.

– У моста Эррумблар[69], – сказал дон Диего, – мы с Габриэлем воевали на славу. По совести говоря, матушка, не будь нас… В самом деле, мы с нашим эскадроном нанесли такой сокрушительный удар, что… Ты припоминаешь, Габриэль? Вот уж поистине, если бы не мы…

– Замолчи, тщеславный человек! – прервала его донья Мария. – Сеньор сделал побольше твоего и не хвастает. Хвалить самого себя низко и недостойно людей знатного происхождения. Сеньор дон Габриэль намерен еще долго пробыть в Кадисе?

– До конца осады, сеньора. В дальнейшем я собираюсь покинуть армию и отдаться моему врожденному призванию, влекущему меня к духовной карьере.

– Весьма похвальное решение. Небеса знают выдающихся святых, которые сперва прославились как солдаты, – таковы святой Игнасио де Лойола[70], святой Себастьян, святой Фердинанд, святой Луис и прочие.

– Вы изучали теологию? – спросил меня один из присутствующих.

– В моем походном багаже вы не найдете иных книг, кроме теологических; в свободную минуту между боями я занимаюсь духовным чтением, оно мне приятнее, чем самый увлекательный роман; а в томительные часы караульной службы я нахожу достаточно времени для размышлений.

– Дочери мои, – сказала изумленная донья Мария, – вот пример, который должен вызвать у вас удивление и восторг.

Асунсьон и Пресентасьон, услышав, что перед ними святой, с восхищением посмотрели на меня. Я тоже взглянул на них. Они показались мне прехорошенькими, еще лучше, чем в Байлене; но под гнетом материнского деспотизма их прекрасные глаза приобрели выражение грусти. Мы тихонько, тайком от матери перебросились несколькими словами.