Кадис

– Сеньор милорд, – с нарочитой таинственностью начал Поэнко, подходя к моему другу, – Мария де лас Ньевес с ума сходит по вашей светлости. Все в порядке, она получила свою шаль, серьги, черную юбку. Никто не в силах устоять против вашей красоты, и ежели ваша светлость останется здесь долее, все наши девушки сойдут с ума.

– Поэнко, – сказал лорд Грей, – не приставай ко мне со своими девушками и убирайся отсюда, пока я не разбил бутылку о твою голову.

– Что ж, ухожу. Не сердитесь, мой юный сеньор. Я человек разумный. Но да будет известно вашей светлости, что я дал тетушке Игадильос два дуро, поручив ей отнести по назначению шаль и все прочее.

Лорд Грей достал два дуро и, не глядя, швырнул их на пол, а кабатчик, подобрав деньги, счел за благо покинуть нас.

– Друг мой, – сказал мне англичанин, – для меня не осталось ничего неизведанного в темной бездне порока. Все, что я увидел на дне этой пропасти, отвратительно. Этот животворный напиток – единственная ценность в нашей жизни. Он происходит от славной виноградной лозы и никогда нас не обманет. Его благородный огонь зажигает пламя разума в нашем мозгу, оттачивает наше восприятие и поднимает нас над пошлой действительностью жизни.

Поклонник Анакреона[85], лорд Грей владел искусством пить красиво и с изяществом, облагораживая порок. Следуя его примеру, я тоже пил, впервые в жизни испытывая желание забыться, усыпить боль, усвоить миропонимание, которое оправдывает пристрастие англичан к вину.

Со стороны залива прогремел пушечный выстрел.

– Французы усиливают бомбардировку, – сказал я, выглядывая в окно.

– А под звуки этой музыки священники и адвокаты, заседающие в кортесах, пытаются уничтожить старую Испанию и создать на ее месте новую. Они потеряли рассудок.

– По-моему, милорд, не они, а кто-то другой.

– Они добиваются равенства. Чудесно! Ломбрихон и Вехарруко станут министрами.

– Если воцарится равенство и с религией будет покончено, кто вам помешает жениться на испанке? – сказал я, возвращаясь к столу.

– А я хочу, чтобы мне помешали.

– Зачем?

– Чтобы силой вырвать ее из цепких когтей, чтобы смести все преграды, воздвигнутые между нами религией и национальностью; чтобы расхохотаться в лицо дюжине епископов и сотне спесивых дворян, чтобы одним пинком разрушить десяток монастырей, насмеяться над славной историей семнадцати веков христианства и восстановить первобытное состояние.

Он говорил, сжигаемый лихорадочным жаром, а я в душе только потешался над ним.

– Испания – прекрасная страна, – продолжал он. – Эта сволочь из кортесов погубит ее. Я бежал из Англии, спасаясь от моих земляков с их крикливыми парламентскими диспутами о ценах на хлопок и муку, и нашел наслаждение в этой стране, где вместо пузатых фабрикантов я увидел изящных щеголей; вместо суровых полисменов – ловких мошенников и контрабандистов; вместо боксеров – тореро; вместо кончивших академию генералов – партизан; вместо наших постоялых дворов я нашел здесь монастыри, исполненные поэзии, а вместо сухопарых, помешанных на этикете лордов – испанских дворян, распивающих с красотками вино в тавернах; вместо наших философов и педантов я увидел миролюбивых бездельников монахов; вместо горького пива – светлое пламя вина и, наконец, непостижимую душу страны… Ах, друг мой, мне надо было родиться в Испании! Если б я родился под этим солнцем, я был бы сегодня партизаном, а завтра нищим; на рассвете – монахом, а после полудня – тореро; махо[86] и пономарем в женском монастыре; аббатом и петиметром[87], контрабандистом и грабителем с большой дороги… Испания – страна обнаженной Природы, безудержных, не знающих узды страстей, сильных чувств, добра и зла, страна привилегий, за которые ведется вечная неустанная борьба… Я люблю ваши старинные крепости, они воздвигнуты Историей для того, чтобы я получил наслаждение брать их приступом. Мне любо дразнить норовистых, упрямых испанцев, бросать вызов опасности, играть с огнем, издеваться над логикой, делать невозможное возможным, достигать недоступного, сметать суровые преграды нравственности; мне по душе спорить и тягаться с бурей, не зная, выйду ли я целым и невредимым из ее гибельных водоворотов. Мне любо услышать: «Ты не пройдешь», – и ответить: «Пройду».

Я ощущал небывалый жар в голове, кровь пылала в моих жилах. Слушая лорда Грея, я испытывал неодолимое желание сбить с него спесь.

– Так нет же, не пройдете! – сказал я надменно.

– А я говорю, что пройду.

– Мне нравятся прямые, справедливые, честные люди, я ненавижу безумцев с их нелепыми, высокомерными притязаниями. Там, где я вижу гордеца, я делаю все, чтобы унизить его; там, где я вижу злодея, я убиваю его; там, где я вижу наглого чужака, я изгоняю его.

– Дружище, – сказал мне англичанин, – похоже, мансанилья бросилась вам в голову. По примеру Ломбрихона и Вехарруко я спрашиваю вас: «Голубчик, уж не мне ли вы это говорите?»

– Вам.

– Разве мы не друзья?

– Нет, мы не друзья, мы не можем быть друзьями! – воскликнул я в пылу опьянения. – Лорд Грей, я ненавижу вас!