Кадис

– Сеньора, – отозвался один из «попугаев», – свобода печати, как сказал в кортесах Аргуэльес, таит в себе немало яда, но в ней же вы найдете и противоядие. «Политический ревизор» намекает? Отплатим ему той же монетой, только забросаем его не мелкими орешками, а тыквами, начиненными не холодным свинцом, как ядра Вильянтруа, а огнем и картечью, как наши.

– Что вы хотите этим сказать, мой друг?

– А то, что в нашем распоряжении имеются «Испанский Робеспьер», «Домовой кофеен» и плутишка «Листочек», – они уж позаботятся о том, чтобы воздать должное церковным крысам.

– Будьте уверены, сеньора донья Флора, – сказал «епископ», – что стрела вылетела из гостиной Пакиты[99] Ларреа, супруги сеньора Беля де Фабер.

– А что, если написать острую и злую сатиру на вечера в этом доме, высмеяв всех его участников, и послать стихи в редакцию «Робеспьера»? – предложил «индюк».

– Возникнут разговоры, будто бы такая сатира родилась в моей гостиной, а мне это нежелательно, – сказала донья Флора. – Мое правило – жить со всеми в мире. Я собираю у себя почтенных и рассудительных людей, чтобы приятно провести вечер, а не затем, чтобы плести интриги и козни.

– Надо отстаивать наше право собирать у себя общество по душе, – сказал то ли «епископ», то ли «зеленщик», теперь уж не припомню.

– В траншеях и то легче дышится, – отозвалась донья Флора. – Я не хочу ссориться с Пакитой Ларреа, но если она принимает у себя всяких Вальенте, Остоласу, Тенрейро, Морро[100] и Боруля, то у меня, по счастью, бывают Аргуэльес, Торено и Кинтана, и мой выбор пал на них не потому, что они зовутся либералами, а просто у нас общие взгляды на жизнь.

– Не лишайте нас удовольствия и разрешите сочинить хотя бы куплеты в честь приемов у Пакиты Ларреа, – взмолился «петрушка».

– Нет, нет, сеньор «петрушка», – возразила донья Флора, – умерьте свой пыл, я вижу, пресловутая свобода печати превратилась в бич Божий, карающий нас за наши прегрешения, как говорит сеньор Конгосто.

Должен заметить, что донья Франсиска Ларреа, супруга почтенного и образованного немца Бёля де Фабер, была, подобно своему мужу, весьма начитанной женщиной, глубоко чувствовавшей прелесть кастильского языка. У этой четы родилась дочь Сесилия Бёль[101], выдающаяся писательница, которая дала нам прекрасные правдивые картины обычаев Андалузии; ее книги по справедливости получили признание как в Испании, так и за ее пределами.

После того как целая туча «попугаев», «патронташников» и прочих представителей добровольческих отрядов обрушила на донью Флору потоки похвал и любезностей, дама, пользуясь минутной передышкой в беседе, обратилась ко мне:

– Хороши же вы, нечего сказать, сеньор дон Габриэль! Сколько дней глаз не кажете! После той памятной бурной сцены с доном Педро ты избегаешь показываться в доме. А между тем на моей чести лежит тень подозрения.

– Сеньора, скажу откровенно, меня страшит огромный меч сеньора Педро, он ревнив, как турок, это совершенно очевидно. Его милость великий крестоносец способен отомстить мне за оскорбление, нанесенное его особе.

Вслед за тем я в нескольких словах рассказал лорду Грею о случившемся.

– Забудь свои опасения, – сказала донья Флора. – Знаешь, я буду тебе весьма признательна, если ты сейчас отправишься к нам и передашь графине важное известие.

– С огромным удовольствием. Но не застану ли я там дона Педро?

– Конечно, нет!

– Теперь я спокоен.

– Так вот, поскорее ступай и скажи Амаранте, что ежели она желает видеть Инес и даже побеседовать с ней, пусть поспешит в кортесы. Девушка получила пропуск в ложу.

– Что вы говорите! – воскликнул я в изумлении. – Инес в кортесах?