Кадис

– Дитя мое, – сказала маркиза, – ступай отдохни… Сеньор дон Франсиско или ты, Диего, отведите Асунсьон в ее комнату.

Горестное видение скрылось от наших взоров.

– Сеньоры, – сказал Вильявисенсио, – у меня душа рвется на части, я ухожу.

– Так… весьма сожалею… – пробормотал Остоласа и тоже удалился.

– Я испытываю истинное сочувствие… – произнес Вальенте и последовал за Остоласой.

– С моей стороны… – сказал, откланиваясь, Каломарде, – ежели потребуется возбудить судебное дело…

Все разошлись. Один я остался – казалось, непреодолимая сила пригвоздила меня к дому, где на моих глазах разыгралась эта потрясающая сцена. Прямо передо мной сидела, рыдая, графиня де Румблар. Я был до крайности удивлен, что она способна проливать слезы. Рядом со мной маркиза де Лейва тоже плакала.

Но тут к нам троим в гостиной прибавилось еще одно лицо – на пороге появилась странная фигура, старомодное чучело, карикатура на средневекового рыцаря, потешный образ испанского благородства и мужества далеких славных времен… Глядя на этого шута, который так не вовремя предстал перед нами, я спрашивал себя: «Зачем пожаловал сюда дон Педро дель Конгосто? Неужто он полагает, что его смехотворные рыцарские доспехи могут сослужить службу в столь трудных обстоятельствах?»

Маркиза де Лейва, открыв глаза, мельком равнодушно поглядела на стоявшего перед ней нелепого урода и обратилась ко мне:

– Что вы думаете о лорде Грее?

– Это презренный человек, сеньора.

– И он останется безнаказанным?

– Нет, ни в коем случае, – сказал я с гневом.

Между тем дон Педро, сделав несколько шагов, поднял руку и застыл перед доньей Марией как живое воплощение нелепости и трагизма.

– Сеньора донья Мария! – произнес он с жаром. – Этой ночью… в одиннадцать… в Калете!

– О, благодарение Богу! – воскликнула знатная сеньора и рывком поднялась с кресла. – Благодарение Богу, еще остался один рыцарь в Испании!.. Четыре человека присутствовали при плачевном рассказе о бесчестии моей дочери, и никому из них не пришло в голову своей рукой покарать низкого англичанина.

– Сеньора, – проговорил Конгосто глухим голосом, который вызвал у меня на этот раз не смех, как бывало раньше, а дрожь ужаса. – Сеньора, лорд Грей умрет.

Слова дона Педро звучали неумолимым пророчеством. Я поднял глаза и внезапно увидел его преображенным. Этот паяц, пережиток героических времен, мгновенно перестал быть в моих глазах карикатурой, едва я представил себе, как рука его поднимается для справедливого возмездия.

– Вам ли, дон Педро, браться за такое дело, – сказала недоверчиво маркиза де Лейва.

– Сеньора донья Мария, – вдохновенно повторил нелепый шут, проникнутый высокой идеей предстоящего подвига, – этой ночью… в одиннадцать… в Калете! Все предусмотрено.

– О, будь тысячу раз благословлен единственный голос, прозвучавший в защиту моей чести среди равнодушного мира. Ужасный век, и под твоей сенью нашлось место для благородных, возвышенных чувств!

Я был поистине ошеломлен поведением дона Педро, которое при иных обстоятельствах вызвало бы у меня лишь снисходительную усмешку.

– Будь тысячу раз благословенна, – продолжала донья Мария, – единственная рука, готовая отмстить за нанесенное мне оскорбление, среди растленного поколения трусов, неспособных на высокие деяния.

– Сеньора, – сказал дон Педро, – прощайте, я ухожу, мне надо подготовиться.

И он поспешно покинул гостиную.

– Мария, – обратилась маркиза де Лейва к своей родственнице, – успокойся, попытайся уснуть…

– Я не могу, – ответила донья Мария. – Мне не до сна… О, Господи, неужели ты оставишь безнаказанным этого презренного человека?.. Пойми, моя дорогая, я испытываю злобное удовлетворение, повторяя слова: «Этой ночью… в одиннадцать… в Калете».

– Не ожидай от дона Педро ничего, кроме сумасбродства… Успокойся… Я слыхала, что вся сцена с дуэлью между доном Педро и лордом Греем задумана в нарочито донкихотском стиле. Не так ли, кабальеро?

– Да, сеньора, – ответил я. – Но уже десять часов… Как секундант лорда Грея, я должен быть там.

Почтительно распрощавшись с дамами, я вышел. На лестнице меня остановил дон Диего, который, задыхаясь, поспешно поднимался наверх.

– Габриэль, – сказал он, – сейчас сюда приведут это сокровище донью Инеситу.

– Кто?