Кадиш.com

Его услышали и в гостиной, и в столовой, наверняка. Ларри прямо-таки чует присутствие всех этих скучающих соседей, выискивающих, что бы поклевать на столе с бейглами, печеньем и переизбытком сырых овощей.

Он знает: после вспышки гнева гости перестали пастись и сейчас пристально смотрят сквозь стену; криво нарезанные, надтреснутые кусочки моркови зависли в воздухе, не успев окунуться в миски с затвердевшим поверху хумусом и бабаганушем.

Ларри глубоко дышит, пытается посчитать до десяти.

— Хватит? Чего? — спрашивает он, слишком долго выждав после вопля Дины.

И почему-то горделиво расправляет плечи, словно это самая остроумная на свете отповедь.

— Я раскрыла перед тобой свои двери, — говорит ему Дина. — Двери моего дома. Он всегда был и твоим домом. И моя община — она всегда была и твоей тоже.

— Что-о, мемфисская община? Где не так уж далеко от тела нашего отца покоится тело Элвиса? Брось, это слишком.

— Мемфис, Бруклин — какая разница? Ортодоксальная община, община «Молодой Израиль» — она одна и та же в любой точке мира. Это твой дом, Ларри, где бы ты его ни нашел, даже если ты из этого дома сбежал.

Как она может говорить, что он сбежал?! И где говорить — в Теннесси! Говорить такое пожизненному ньюйоркцу! Надо же такое сморозить, переплюнув всё в этом штате — «Гранд-оул-опри», «Жареную курочку от Гаса» и «Хи Хо»[8]. В штате, где Ларри, если бы его не изводила бессонница от помрачения мозгов, все равно не сомкнул бы ночью глаз от страха, что какой-нибудь долбаный паук-отшельник укусит его во сне и проснется он со сгнившей ногой — если проснется.

Как может Дина — ладно бы, кто другой, но Дина? — говорить, что это он сбежал? С точки зрения Ларри, это сестра, выйдя замуж за Ави, уехала из Бруклина на Луну. Кто пустил корни в их родном городке, так это Ларри. Посмотрите хоть на его адрес. Или кровать размера суперкомфорт с матрасом «Осанкопед», где Ларри приклоняет голову каждую ночь в настоящей, за непроницаемо-черными шторами, темноте, стоит не в трех станциях метро от квартала их детства?

А самого факта, что он измеряет расстояния станциями метро, разве недостаточно? Можно ли убедительнее доказать, что он остался жить вблизи того, что они в детстве считали настоящим центром цивилизации?

Он уже готов привести этот аргумент. Разить Дину немилосердно, но тут врывается рав Рой (каких только дурацких имен не бывает у раввинов, но это!), чтобы уволочь Ларри в гостиную на вечернюю молитву.

В эти дни мука мученическая тянется для Ларри без передышки, но каждый день отличается какими-то уникальными пытками. Трижды в день — утром, днем и вечером, — когда община собирает миньян, Ларри вынужден читать, снова и снова, кадиш скорбящего.

Рав Рой созывает кворум, и Ларри перед всеми собравшимися поклоняется Богу со всеми шуклингом[9], серьезностью и каваной[10], которых от него ожидают эти профессиональные евреи.

Когда наступает должный момент, Ларри окликает собравшихся, чтобы они могли ответить на его мольбы к Небу. Перед ними он сдерживает слезы и читает для своего дорогого, драгоценного отца молитву за умерших.

III

Снова вытянувшись на кровати, Ларри пристально, тоскливо смотрит на рыбок: он ведь заточен здесь вместе с единственными на всю Вселенную домашними питомцами, от которых не дождешься ласки. Ларри даже не попытался отрегулировать освещение перед тем как улечься — смирился с неусыпной бессонницей.

Что он сделал, пока весь дом хлопотливо чистил зубы и переодевался в пижамы, так это достал из чемодана свой ноутбук, поставил на тумбочку и подключил к нему кабель модема, которым пользуется племянник, — выдернул из системного блока на столе. Стал шарить в интернете, внимательно всматриваясь в аквариум, попытался выяснить названия хотя бы некоторых обитателей. Надеялся стать чуть менее чужим, расположить к себе.

Когда зашел племянник, чтобы взять свои вещи и рассыпать над водой корм, Ларри встал рядом и, тыча пальцем, попытался припомнить усвоенное пятью минутами раньше. Сказал:

— Это лировая — во-он, позади той парочки?

Мальчик — вылитая мама! — театрально закатил глаза:

— Эти все — лировые. Парочка поближе — красные глазчатые мандаринки, а сзади — мандаринка точечная. Но все они…

— Лировые?

— Ага, — сказал мальчик.

— А вон та маленькая, наподобие акулы?

— Акула, — сказал мальчик, покачал головой и оставил дядю наедине с его тревогами.

Теперь Ларри смотрит, как эта мини-акула поворачивается и атакует его, подплывая к стеклу.

Ларри прижимает подушку к груди, сгибает ноги в коленях — принимает позу эмбриона. Думает о том, как любил отца. И как отец любил его, принимал таким, какой он есть, смотрел на него — насколько это вообще возможно для религиозного человека — с верой иного рода. Он верил в самую суть Ларри. Он чтил своего сына.