Кадиш.com

— У меня есть идея получше. Почему не позвонить в газеты и не разместить это на первых полосах? — Рав Кац закручивает свою бороду, стиснув в кулаке. — Что хорошего выйдет, если мы потащим эту гнусность в суд? Такая история разлетится по свету, в конце концов дойдет до гоев и опозорит евреев.

— Не может быть, чтобы вы не хотели справедливого возмездия. После того что сделали с вами и мной, и со студентами, и со всеми этими несчастными. Проходимец! Мошенник! Он — вор, ничем не отличается от всех прочих воров, и поступить с ним надо как с вором.

— Нет, он отличается от всех, — говорит Кац. Разжимает руку, отпускает бороду, закуривает. Выдувает в сторону Шули колечко дыма. — Такой грех, как у него, захвативший даже Рай, — как найти столько способов его покарать, сколько тут требуется? Воздаяние нам не по силам. Его час наступит, только когда Лейбович предстанет перед Небесным Судом.

Если бы Шули не обнаружил: что бы люди ему ни говорили, собственным ушам приходится верить, — то включил бы ответ Каца в разряд невероятного.

— Хотите дождаться, пока он умрет от старости? — говорит Шули.

— Этого я не говорил. Я сказал, что ему следует предстать перед Небесным Судом. Я не удивился бы, если бы этот суд спустился с небес, чтобы провести заседание в мире живых. Прецеденты были. Бог и раньше посылал в этот мир судей.

Раввин стряхивает пепел с сигареты, держа ее над перилами, а когда он снова отворачивается и окидывает взглядом далекие окраины Иерусалима, Шули смотрит в том же направлении.

— Вы правда не хотите дать мне совет?

— Это мне нужен совет, — говорит Кац. — Где я найду честного филантропа, который восполнит то, чего нам будет недоставать без этого мамзера?

— По крайней мере помогите мне решить, что сказать потерпевшим. Я занимался в вашей ешиве, значит, я ваш студент. Вы не можете бросить меня, чтобы я выпутывался сам.

— Кто вообще вас просил стучаться в мою дверь? Если я проявил к вам милосердие, это еще не значит, что я стал вашим опекуном.

— Ну пожалуйста! — умоляет Шули, сложив руки на груди.

— Делайте то, что вам нужно сделать, но без моего благословения.

Рав Кац напоследок оглядывает город с балкона и, пригнув голову, выходит через железную дверь на площадку. Шули задвигает засов. Отчетливо слышен каждый шаг ребе, сбегающего по лестнице.

Шули в полном изнеможении заползает в квартиру и падает на койку. Одно мгновение упивается великолепным рассветом, а потом надвигает на глаза подушку, загораживаясь от солнца.

Снова открыв глаза, Шули обнаруживает, что вокруг темно. Вначале не вполне понимает, где находится. А потом припоминает: в Иерусалиме, в тайной конуре вероломного Хеми; и Шули переполняет радость оттого, что он вернул киньян, а затем — печаль, потому что все остальное пошло скверно, дело дрянь.

Привстав с кровати, твердо упершись ступнями в пол, он чувствует, что под ним — и пол, и в то же время не пол, и, пошевелив пальцами ног, заключает, что одновременно бодрствует и продолжает видеть сон. Озираясь, теперь уже каким-то загадочным образом видя все без света, понимает: он снова там, где побывал однажды.

Шули отталкивается руками от кровати, встает, проверяет и перепроверяет, хорошо ли его держит эта неземная твердь. Обнаружив, что стоит прочно, по привычке включает лампу, а потом раздевается. Идет в тесный санузел принять душ и, пока моется, замечает рядом с санузлом глубокий бассейн. Отмывшись — чище быть не может, даже под ногтями, — Шули прыгает в бассейн, опускается поглубже. Вспомнив о своем обручальном кольце, выныривает и снимает его с пальца, устраняя хацицу[110]. Снова нырнув под воду, чувствует себя в этой микве чистым.

В свете того, что бассейн внезапно появился там, где его никак не могло быть, Шули ничуть не удивляется, когда, накинув полотенце и выйдя из ванной, видит буфет с пышной отделкой, очень похожий на ковчег, где в ешиве хранится Тора.

Открыв его, находит на вешалке белоснежный китл[111]. Шули снимает с вешалки этот свежий, накрахмаленный, сияющий белизной балахон. Застегивает: китл ему как раз впору, длиной до икр. Ничем заметно не отличается от того, который сам Шули надевает на Великие праздники и в котором его однажды похоронят.

Шули пробирается вглубь сновидения, выходя на балкон: встает там, где недавно стоял рав Кац, и пристально смотрит ввысь, в небо — а оно черным-черно, и звезды горят особенно ярко. Шули восторгается тем, как волшебна Вселенная, как неестественно светла эта ночь. Шули снова думает: да, я во сне.

Выйдя в железную дверь на лестничную площадку, он входит прямо в дверь напротив — там, где обычно находится лестничный пролет, ведущий наверх. Он знает, что этой двери здесь никак не может быть. Но разве, когда он впервые искал вход в квартиру Хеми, он не думал: «Нет, такого не может быть»? Может, эта дверь тоже всегда была здесь, но он не обращал на нее, как и на ту, ни малейшего внимания, пока сновал по лестнице вверх-вниз, то на улицу, то в ешиву.