Кадры решают все

Уйдя в декрет, Настя долго не замечала, как одна за другой рвутся ниточки, соединяющие ее с миром кино. Сначала ее перестали звать на мероприятия, потом на дружеские посиделки, потом перестали звонить, но охотно общались, когда звонила она, а вскоре стали отделываться скупыми казенными фразами, а Настя не умела быть напористой, поэтому все приятельские отношения завершились, примерно когда Данилка выучился сидеть. Осталась только художница по костюмам Оля Гарина, роковая женщина средних лет с ультракороткой стрижкой и метровым мундштуком в левой руке, в котором вечно дымилась вонючая сигарета. Почему-то она осталась единственной, кому Настина жизнь до сих пор была интересна. Оля иногда звонила, спрашивала, не надо ли помочь, а заодно делилась последними сплетнями. К счастью, она оказалась дома и охотно сообщила, что судья – молодая баба, сразу видно, опыта нет, и вообще, похоже, ни бе ни ме ни кукареку, зато послушная, сделает все, как начальство скажет, но все равно тягомотина эта растянется еще недели на три, а то и на месяц.

От сердца отлегло. Есть еще время собраться с духом для позорного звонка. Почему он позорный, Настя толком не могла сама себе объяснить, но чувствовала, что, попросив за Игоря, сразу станет для Димона жалкой девкой. В принципе, и ладно… Как выразился бы Гамлет, что он Гекубе, что ему Гекуба… На одной чаше весов жизнь и свобода Игоря, а на другой – ее репутация в глазах человека, которого она видела один раз в жизни, и она еще думает, выбирает!

Настя промаялась все выходные, крутила в голове свою речь, проигрывала ее в ванной перед зеркалом, чтобы соблюсти в тоне нужное соотношение просительницы и повелительницы, в общем, готовилась к выходу, понимая, что второго дубля у нее не будет.

Увы, как она ни старалась, все равно выходило жалко. «Просто у меня нет опыта просить, – вздохнула она, – родители запрещали, да и самой не хотелось. Папа вечно повторял, протягивай человеку руку за рукопожатием, а не за милостыней, вот я как-то и приучилась обходиться. Мне, конечно, легко все давалось, но если бы я просила, то получала бы еще больше. Даже придурок худрук в театре дрогнул бы, если бы я начала канючить и плакаться о тяжелой доле матери-одиночки. Надо было так и сделать, а я такая „дашь? – не дам! – ладно, спасибо, до свидания!“. Разве так нормальные люди поступают? Черт, я ведь даже Игоря не умоляла остаться по-настоящему, не валялась у него в ногах, чтобы бросил жену ради беременной меня. Приняла его выбор. Нет навыка клянчить, поэтому и тяжело, а для другого человека в этом ничего особенного, и для Димона тоже. У него небось в день по десять штук таких просителей, и он никого из них не презирает».

В понедельник она проснулась, полная решимости.

Проводила Ларису на работу, покормила Данилку и собралась звонить, но вспомнила о разнице во времени. Рымарев, может, уже спит, и вообще, интересно, какой он ей дал номер, домашний или рабочий?

Раздумывая, как узнать иркутское время, Настя подошла к тумбочке за «Ленинградской правдой», на которой был записан номер Дмитрия Зосимовича, и обнаружила, что газеты нет.

Она посмотрела под телефоном, потом под тумбочкой. Отодвинула тумбочку. Потом полочку для обуви. Газеты не было.

«Ничего страшного, – подумала Настя, – я же помню номер наизусть, он очень простой». Оказалось, что нет. Память не выдала ей ни одной цифры.

«Нет, не может быть, – Настя со всей силы потерла лоб, – он отпечатался у меня в сознании, я видела его написанным на бумаге. Вот тут лежала газетка, а на ней…»

Перед мысленным взором вместо цифр всплывало только мутное пятно. Настя попыталась задействовать слуховую память, воссоздать голос Рымарева, диктующий ей номер, но ничего. Белый шум.

Нет, не могла память, от природы отличная, да еще натренированная заучиванием ролей, так сильно подвести ее!

Настя сходила с сыном на прогулку, потом уложила спать и прилегла сама, но ни ходьба, ни сон не подействовали.

Странно, обычно если забываешь телефонный номер, то частично, или просто путаешь порядок цифр, сомневаешься, как правильно, шестнадцать – двадцать четыре или двадцать четыре – шестнадцать, звонишь туда и туда и связываешься с нужным человеком, а тут будто корова языком слизала.

Прямо хоть садись в самолет да лети в Иркутск. И прямо от аэропорта начинай кричать: «Рымарев, ау!» Она же ни должности не знает, ни места работы.

Настя перетрясла содержимое тумбочки, в которой находился весь хлам мира, кроме газеты «Ленинградская правда» от четверга.

Посмотрела в кухне, у себя, даже заглянула к Ларисе в комнату, хотя у них было так заведено, чтобы без разрешения друг к другу не заходить.

Морщась от отвращения, перерыла мусорное ведро, и как только Данилка проснулся, побежала с ним к помойке, попрыгала возле грязных и сильно вонючих по летнему времени баков, в дурацкой надежде, что газетка лежит с самого краю и ждет, когда Настя заберет ее домой.