Кадын

Все вышли наружу, к коновязи, бросили на снег кусок грубого войлока, на него противники встали, а мы их окружили. Лишь скинул охотник оружие и спокойно, с самоуверенной насмешкой во всей расслабленной позе напротив Очи встал, тут она, не издав ни единого звука, на него наскочила. Не все даже заметить это успели. Но охотник заметил, в последний момент успел он присесть, и удар Очи вскользь по плечу прошелся. Как приблизилась Очи, хотел он ее под коленку перехватить и через себя перебросить, но Очи, легкая, будто бы от него самого оттолкнулась и прыгнула так, как научились мы у Камки, — словно взлетела. Все ахнули, а она, на миг замерев в воздухе, позади охотника приземлилась.

Зонар боролся с Очи холодно, не упуская ни одного ее движения, не удивляясь ее необычным приемам, четко и ясно, будто хотел ее измотать. Очи тоже старалась быть холодной, равнодушной к исходу битвы, но ярость вырывалась из нее, как кипящая вода из полного котла. Она боролась молча, но иногда взвизгивала, пытаясь его отпугнуть.

У нас, когда дерутся, тот побеждает, кто первым противника всей спиной к земле прижмет. Я не знала, известно ли это Очи. Она, как я видела, дралась еще вполсилы, будто проверяя, с кем дело имела. Охотник тоже пока больше кружил. Люди вокруг уже распалялись, кричали и подбадривали — больше Зонара, чем Очи.

— Ты совсем не волнуешься за подругу? — услышала я вдруг над собой. Это был Талай. — Зонар — славный охотник и сильный воин, он не раз побеждал в поединках. К тому же он старше нас всех.

— Почему же он здесь? Почему не женат?

— Он говорит, духи ему запретили жить домом, пока не сделает он чего-то — я не помню чего. Он бродяга. Летом вообще не появляется, высоко в горах его охотничьи места. Зимой спускается, чтобы выменять пушных зверей. Думаю, он не спешит выполнить условие духов, он любит жить один.

Охотник-бродяга… Мне показалось тогда, что я слышала о нем от отца. Говорили, он охвачен каким-то духом. И все считали его богачом, так много он мог набить пушнины.

Я стала пристальней вглядываться в Зонара. Нет, духа, его пленившего, я не видела. Но и ээ-помощника не удалось мне рассмотреть. Охотник был пуст, как до посвящения.

Тут вокруг закричали сильнее, и я опомнилась. Зонару удалось сбить Очи с ног, и уже готов был придавить ее, как она, изогнувшись вся, чтобы не лечь на спину, опираясь только на предплечья и ноги, выбросила одну ногу с силой вверх, целя охотнику в голову, и тут же вскочила. Зонар отпрянул, кровь брызнула на снег из разбитой губы. Люди закричали, парни бросились разнимать дерущихся — у нас останавливают бой, если кровь показалась. Очи не знала того и была готова драться дальше. Ее оттащили.

Стали спорить, кто победил. Одни говорили — Очи, она закончила поединок кровью. Другие — Зонар, он повалил Очи первым. Спросили их, что думают сами. Очи отерла лицо снегом и сказала глухо:

— Я не знаю ваших обычаев.

Она казалась совсем равнодушной. Зонар жевал снег и сплевывал кровавую слюну. Из разбитого носа его тоже текла кровь, но зубы, похоже, остались целы. Он долго не отвечал, потом, отплевавшись, натянул шубу и молвил — и теперь голос его был не ленив, а тверд:

— Луноликой матери девы — крепкие воины. Я рад, что испробовал то на себе. Не знаю, кто из нас победил. Но знаю, что ей больше нужна моя победа, как кобылице — усмирение.

И он метнул на Очи странный, цепкий взгляд. Она вспыхнула, порывисто подхватила шубу и нож с земли, подбежала к коновязи, взяла свою лошадь и умчалась.

— Те! — словно с досадой, но между тем усмехаясь, сказал Зонар. — Мы только начали узнавать друг друга.

Так и пошли наши дни: с долгим сном, обильной пищей, разговорами. Братьям моим, зимой от праздности страдающим, других дел и не было, как только нас по гостям водить: в род жены, к друзьям, к их братьям… Везде мы улыбались, и везде нас кормили, одаривали, подсовывали под правую руку круглых детей и за честь благодарили. Обидеть отказом никого не могли мы с Очи. А она совсем свыклась с жизнью в стане. Днем в гостях умела так молчать и потуплять взгляд, будто все детство ее взрослые при себе держали. У вдовы же быстро стала своей, истории, которые она рассказывала, были дики и странны, но оттого лишь более жадно слушали ее. Я видела, как зажигались глаза у молодых воинов, когда смотрели на нее. А девы вспыхивали, косясь на Очи, как на ядовитую змею, и походили все в тот момент на Антулу, злую, тихо у очага сидевшую.

Я не узнавала своей Очи. Во всем, что делала или говорила она в те дни, была странная, скрытая, незнакомая мне до того сила. Ничего не происходило, но я чуяла, что вносит она раздор в дом Антулы, как холодный ветер кружит под крышей.

День ото дня все тягостней становились для меня эти вечера. Думала я, что Очи отомстить хочет Зонару, но она не делала ничего, они даже не говорили, лишь иногда бросали друг на другая странные, жадные взгляды — и все оставалось по-прежнему.

А потом отец принес красного оленя, обещанного Луноликой. Тушу у порога сбросил и вышел. Очи на меня с вопросом взглянула. Я сказала: