Кадын

– Она верная дева Луноликой и вождь воинов. Она не отступит от доли.

– Но ведь и ты дева Луноликой, а по лесу с мужчиной ездишь одна и ничего не боишься.

– Я не такая, я дикая и без стыда живу.

– Вот и она стыд забудет. Верное средство дали мне перед дорогой сюда. Оно уже действие возымело, точно знаю.

– Какое же средство? Кто дал?

Задумался Атсур.

– Хитра ты! – усмехнулся потом. – Да можно ли тебе открыться? Ты одного с ними корня.

– В тайны твои я не лезу, не хочешь – молчи, но меня со стойбищенскими не смешивай! – резко отвечала Очи, и он сразу потерял страх.

– Погоди, лесная дева, не серчай! Скажу тебе: дали мне наши ворожители зеркало, я передал его царевне еще до того, как сам ее встретил. Так говорили мне: если увидит дева свое отражение, всем сердцем прикипит к дарителю. Царевна хоть и воин, а все равно девой остается. Все вы любите созерцать свою красоту, в какой бы печали, в каких бы раздумьях ни жили. Ал-Аштара не исключение.

– Меня тоже, царь, приворожить хочешь, предлагая подарки? – Очи засмеялась.

– Нет! С тобой того не надо. Как сам я открытым сердцем к тебе потянулся, так и ты, вижу, тянешься ко мне. Тебе уже тяжел твой пояс, верно же, дева? Сними его, пустые все наговоры, никто и не узнает, как со мной без него останешься.

Они остановились у быстрого, незамерзающего ручья. Очи будто в мыслях своих блуждала, не отвечая Атсуру, он же изловчился, обнял ее и попытался к себе привлечь.

– Шеш, царь! Я говорила, что такого нельзя со мной, – сказала Очи строго, но не вывернулась.

– Почему же? Чего ты ждешь? Или не доверяешь мне? Или противен?

– Не противен. Но рано сейчас. Да и не верю я, чтобы царевна уехать с тобой согласилась. Пойдешь завтра со мной?

– Те, заладила – пойдешь да пойдешь! Пойду, раз так хочешь, а сейчас дай губ твоих.

– Шеш, царь! – сказала Очи еще строже, но он не послушал, тогда рукоятью плетки ударила она его в основание шеи. Он поперхнулся, закашлял, а она подтолкнула коня, перешла ручей и как ни в чем не бывало отправилась дальше.

Все это я видела своими глазами, догнав их у ручья. Потемнело мое сердце от обиды на глупую мою, неверную Очишку. А Атсур, отдышавшись, нагнал ее.

– И верно дикарка, – заговорил громким злым голосом. – И манишь, и играешь, и не даешься в руки. Не так себя девы во всех племенах ведут! Все ласку любят, а ты – волчица.

– Не волчица, а лесная дева. И не время сейчас, – не оборачиваясь, отвечала Очи. – Я же сказала: завтра откроются двери, завтра приедешь – совсем другой буду. Ласковой. До смерти ласковой! – вскрикнула вдруг весело и рассмеялась. – Вот увидишь!

С этим они скрылись в тайге. Другой тропой возвращались, моих следов не видели, и я, незамеченная, нашла прежнюю дорогу и быстро, только снег из-под лыж, пустилась в стан.

Я влетала в дом, точно ветер с горы. Очи и Атсур прискакали раньше и сидели у очага. Как ни в чем не бывало сидели и ели похлебку, отец и Санталай беседовали с Атсуром, а больше и не было в доме людей, кроме мамушки. На меня подняли они глаза, и я, опускаясь к очагу, сама не знала, как взгляну на них, какие слова скажу.

– Будто алчного духа ты увидала, дочь, – молвил отец. – Что случилось, откуда летишь?

Я приветствовала очаг и вдруг сказала:

– Мать Табити! Как же спокойно ты смотришь на все, что без нас в этом доме творится? Почему не лопнула со стыда, видя позор? Или мало маслом мажем тебе бока? Почему терпишь и не скажешь, что чужие собаки в доме жируют, что чужие люди не гостями, а грабителями стали?

Из самого сердца прозвучали эти слова, и все встрепенулись, обратили взгляды ко мне. Тогда только поднялась я и гневно на Атсура с Очи посмотрела. Не изменилось ее лицо. Отец же спросил:

– О чем говоришь, Ал-Аштара? О чем жалуешься огню?

– Жалуюсь и огню, и вам, царям, на людей из степи, что силой у нашей служанки женское взяли. Где ваша защита, цари!

Нахмурился Атсур, отец стал мрачен.

– Верно знаешь?

– Верно. Сегодня сама видела, как степняк темной девушке заступил дорогу, но моя плетка остановила его. Девушка все мне потом рассказала. А та служанка не ходит к нам второй день, сказавшись больной, ты помнишь об этом, отец.

– Знаешь ли, кто сделал это? – спросил Атсур.

– Я твоих людей не разбираю. Сегодня лицо мерзавца отметила моя плетка. Других же сам суди.

– По нашим законам за такое злодей может быть убит родными девы в поединке, – сказал отец Атсуру. Тот не взглянул на него. – Но темные – стыдливы и кротки, за судом они ко мне не пойдут. Ты сам суди своих людей.

Молча продолжал сидеть Атсур, и лицо его было прежним, хотя видела я сокрытый в нем гнев. Потом резко поднялся и вышел. Как морозом сковало нас всех.

– С тобой еще слово молвить хочу, Очи, – сказала я негромко. – Выйдем или здесь говорить будем?

Она подняла на меня прозрачные свои глаза, но смотрела без тревоги.

– Я не знаю, о чем говорить хочешь.

Спокойствие ее, звериное бесстыдство меня и взбесили, и успокоили: Очи оставалась собой. Каким бы путем ни шла она, все же это была моя Очи. Мы отошли в угол и закрылись ото всех.