Кадын

– Кобылица твоя больна, ни жеребенка не будет у нее больше, ни молока. Подойди, царь, верный я покажу тебе признак.

И Атсур, спешившись, подошел ко мне, склонился, а я, одним движением вынув кинжал, вонзила по рукоятку кобыле в брюхо выше сосца и вспорола. Кобылица упала на бок, крича, забила ногами. Атсур отпрянул.

– Отец! – закричала я, что было духу, но кобыла визжала неистово, и я перерезала ей горло. – Выйди отец, при тебе хочу дать ответ степскому царю!

Первым выскочил Санталай, распахнул дверь, как был, босой и без шапки, и повис на ручке, увидав мертвую лошадь. Отец степенно появился за ним. Брат посторонился, он вышел и все оглядел. Я знала уже, что он предчувствовал все, что скажу.

– У нас на свадьбу режут кобылу, Атсур, но эта падаль была бы плохим подношением. Потому не будет никакой свадьбы. Целую луну ты жил здесь и не смог понять, что мы видим больше, чем нам показывают, слышим больше, чем нам говорят. Колдовством ты хотел Луноликой матери деву взять, но не бывать тому. Насилием ты хотел людей наших взять, но не бывать тому. Вы ездите на плохих лошадях и никогда не догоните люд Золотой реки. Ты приехал женихом и был встречен гостем, нынче же я тебя изгоняю как пастуха дрянных кляч, которым нечего делать рядом с нашими табунами. Езжай в Степь к своим пятерым женам, с ними подобает тебе сидеть, а не у нас, где и жены, и девы – свободны.

Я это выпалила, как хватило дыхания, и все замерли. Потемнели у Атсура глаза, Санталай смотрел испуганно, и только отец стоял спокоен и тверд.

Степской не тронулся с места. Он молчал, продолжая глядеть на меня так, словно все не верил или думал, что слов моих не разобрал. Потом повернулся и громко крикнул что-то своим людям, те побросали все, стали суетливо навьючивать готовые тюки на спины коней.

– Пять лет вы держали меня в плену, и я поклялся в сердце, что вернусь и отомщу, – заговорил наконец Атсур. – Но думал месть устроить тихую, думал увезти с собой царскую дочь и в Степи подвергнуть ее позору: посадить в повозку и пустить по воинам, чтобы каждый имел ее себе девкой. А через пять лет отпустить – пусть идет, куда хочет. Но вы хотите войны. Будь же по-вашему: пусть много истечет крови, пока весь ваш люд не сгинет. Вот, вы слышите меня, теперь я не в сердце, а вслух говорю: я вернусь и убью барса!

Он прокричал последние слова, уже сидя в седле, а потом развернулся и пустился галопом. Достигнув своих суетящихся слуг, он кричал на них и бил плеткой, а после поскакал дальше, вон из стана. Слуги торопились, кричали друг на друга и, справившись, один за другим пускались следом.

– Отец, позволь я убью его! – сказал Санталай, пока еще Атсур был виден. – Я уверен, стрела его и сейчас настигнет.

– Не надо. Один волк стаи не стоит. Он все равно вернется войной.

Вечером я лежала в постели и горячими глазами смотрела на потолочные балки, на ковры, укрывавшие стены. Моя кожа горела, мои губы спеклись, и кровь вытекала из трещин. Алые образы витали надо мною, и сквозь них, сквозь трясучую лихорадку я слышала голос отца и ему отвечала.

Так говорила:

– Он нам лгал. Он полон ненависти. Он хотел мне позора. У него много жен в Степи.

– Я не виню тебя, дочь. Ты поступила как воин.

– Их люди не знают добра, они жестоки и бьют коней по глазам.

– Степь полна людьми, дочь. Им не хватает мяса и пастбищ. Они придут сюда, и многих не дозовемся мы после боя.

– Я знаю, отец. Но мы будем свободны. Мы будем биться за то, что есть мы сами, люд Золотой реки. Если б не война, степские все равно пришли бы и без боя нас взяли. Они сделали бы своими женами наших дев, а своих дочерей нашим воинам отдавали бы в жены. В степи море людей, и оно поглотило бы нас своим жадным ртом, потопило бы своей дурной кровью, мы растворились бы в их серых людях и исчезли. Исчезла бы сама память о Золотой реке. Такое будущее было бы, стань я Атсуру женой.

– Духи давно предвещали войну, дочка. Но что толку, если останется мало нас? Мы так же исчезнем, растворимся среди темных, оставим свой путь и память о Золотой реке.

– Надо уходить, отец. Собирай глав родов. Говори всем: люд Золотой реки снимает зимние станы и уходит в кочевье.

– Духи молчат, дочь. Духи хотят, чтобы мы были здесь и приняли битву.

– Они хотят нашей смерти?

– Они хотят сильный люд на сильной земле.

– Но я не хочу гибели люда! Ты слышишь, отец? Пусть слышат и духи! Мы уходим к нашей реке! Зови глав родов, зови вождей линий воинов, зови охотников с дальних гор, пастухов с дальних выпасов, людей с Оуйхога! Говори всем: мы уходим! уходим! уходим!

– Тише, тише, Ал-Аштара. – Чьи-то холодные руки нежно гладили меня по щекам. Я открывала глаза и видела потолочные балки. Надо мною склонялась Таргатай в маске, но я узнавала ее по глазам. – Дыму! – оборачивалась она в глубь комнаты, и чья-то встревоженная тень скользила, и вот меня обволакивало густым, терпким можжевеловым духом, а в рот текло горькое горячее травное варево. Моя голова безвольно падала, но я продолжала твердить: