Кадын

– Ты! Это все ты! Ты! Ты! Лучше б тебе было мертвой родиться!

Я не ответила, только закрыла глаза, а сердце заныло тяжелой болью.

Отец последним обошел сыновей, заглядывая каждому в лицо. Возле Санталая он стоял дольше, чем возле других, словно говорил ему в сердце прощальное слово, и мне страшно было от его молчания, от его взгляда. Мне хотелось самой лечь на костер.

По сухим веткам пламя побежало быстро, затрещало лапами смолистого кедрача, и скоро тел уже не стало видно: улетали в вышнее мои братья и духом, и телом – с дымом, с пеплом.

– Санталай!

– Бортай!

– Стибор!

– Истай!

– Астарай!

Я закрыла глаза и молча глотала слезы.

В тот же день я нашла Ак-Дирьи.

Стан еще был полон людьми, но все больше обозов тянулись к домам. Отец занялся дележом добытого. Мы с Очи взялись объехать стоянки и созвать воинов и вождей линий. Мы уже возвращались, как вдруг Очи присвистнула:

– Смотри-ка!

Я обернулась и увидела Ак-Дирьи в женской одежде, в огромной юбке, она выходила из шатра. Увидела нас и вдруг вприпрыжку, подхватив юбку, кинулась наутек. Мы хлестнули коней и вмиг догнали ее.

– Куда ты бежишь, сестричка! – засмеялась Очи недобрым смехом. – Те, смотри-ка, какое брюхо! А где же твой муж? Оставалась бы в стане, матушка, зачем ты нужна здесь добрым воинам? Даже за ляжку не пощипать!

Она хохотала и издевалась грязно, гарцуя вокруг сраженной страхом Ак-Дирьи. Мне же было не до шуток. Я видела труса перед собой, труса из дев Луноликой, и мне хотелось плюнуть ей в лицо, растоптать конем. Я достала нож и полоснула по ее круглому животу – из подложенной под юбку подушки вывернулась сухая трава. Ак-Дирьи завизжала истошно, будто ее и вправду зарезали.

– Вырядилась беременной! Тварь! Мерзавка! Блевотина! Вместо твоей жирной спины стрела нашла честного воина. Зачем ты осталась жива?! Зачем не легла сама на свой меч?

Она завыла по-песьи и повалилась наземь, стала орать и кататься. Наши кони шарахались и не желали стоять рядом с ней.

Я хотела убить ее тут же, но Очи остановила.

– Пусть Камка судит.

Мы подняли ее с земли и плетками заставили идти.

Нам не пришлось ничего объяснять Камке. Ак-Дирьи застыла под ее взглядом, вся жизнь, казалось, оборвалась в ней. А та закинула голову и стала спрашивать духов, после чего произнесла одно только слово, направив его как удар в грудь предательницы. Это было ее тайное имя, и, услышав его, она завизжала, закричала, упала на землю, стала кататься в пыли, выть и царапать себе лицо ногтями – духи принялись пожирать ее, лишенную имени.

Орущую безумную девицу отвели за стан и разорвали конями. Ее останки не предали огню, не проводили в Бело-Синее.

Еще несколько дней мы жили у Зубцовых гор, завершая все, расставляя дозорные стойбища по границе со Степью, деля добро между людьми, одаряя героев, занимаясь ранеными. Все это время шатер Камки стоял рядом с нашим, и часто они беседовали с глазу на глаз: царь, вождь люда, и Кам, вождь духа. Когда же все было завершено, так же вместе двинулись мы в стан, и в нашем доме не я, а Камка зажгла очаг от походной чаши-Табити.

Наутро отец отправил вестников за главами родов, чтобы собрать их для совета, а после отпустил всех служанок, кроме мамушки, велел не пускать просителей, которых много съехалось в стан, ожидая отца, подозвал меня, и Очи, и Камку, и стал говорить так:

– Мое время подошло, и время тех, кого мой отец привел в эти горы, кончается тоже. После этой войны люд не останется прежним. Много лет назад нам сказали об этом духи, и вот это сбылось. Из всех моих детей Бело-Синий оставил мне лишь дочерей. Я повинуюсь его воле, я оставляю Ал-Аштару наследницей.

– Царь, зачем ты говоришь это, зачем прощаешься? – перебила я его. – Твои силы еще с тобой, твои люди ждут от тебя решений и благодарят за то, что остался жив.

– Я остался, чтобы не было споров между наследниками. Силы мои ушли в Бело-Синее вместе с моими сынами. Пустой бочонок мертвым грузом лежит за домом, кому это надо, дочь?

– Скажи им все, царь, – сказала вдруг Камка. – Она не понимает.

Отец кивнул.

– Тебя последней, Ал-Аштара, послал мне Бело-Синий прежде, чем умерла твоя мать. Я не стал брать в дом новую женщину и решил уже не иметь больше детей. Но скоро после этого пришла она, – он указал рукой на Камку, с закрытыми глазами слушавшую его. – Она – настоящая мать люда, потому что дает имя, а другие женщины – только жизнь. И она сказала то, что ей стало известно от духов и что свершается сейчас: она сказала о великой силе, идущей со Степи, о страшном ветре, который унесет в Бело-Синее не только моих сынов, но и большую часть люда, а другую изменит так, что прежними им не быть.

– Эта сила только зреет, – промолвила Камка. – Та битва, что случилась сегодня, лишь ненадолго остановит ее. Наступит день, и река, переполнившись, покинет свои берега, и тогда понесется на запад, сметая люд, неся перед собой, точно плавни, осколки народов. Все перемешаются в этой реке, и, когда отступит вода, осядут новые люди на новых землях. Но это будет нескоро. Наших потомков в то время уже давно поглотит Бело-Синий.