Каена

Трава превратилась в мягкий мех. Она всегда падала и всегда чувствовала под собой плащ, растворявшийся после в воздухе. Они путешествовали не первый день и не первую неделю, и Шэрра почти не устала каждый вечер умирать — но она даже не знала, что всё это тоже лишь поток очередной иллюзии, которой он пользуется так умело и так привычно.

Роларэн склонился к ней и смотрел в глаза — а она опять не могла отвести взор от его тоненького серебристого кулона.

— Как ты убьёшь Каену? — прохрипела она, чувствуя, как жгли невыносимо рёбра, как удары, как ранения на теле превращались в язвы, в то, что больше никогда в жизни не заживёт. — Так, как меня пытался убить сейчас? Мне нечем защищаться, — Шэрра попыталась улыбнуться, но это походило больше на гримасу. — У меня нет даже Златого Дерева — значит, у меня нет души, — она почувствовала, как постепенно ослабевает дыхание. Вечные не умирают. Но он наносил удары не ей, не девочке, которую дважды спасал от смерти, а своей жене, что лежала в могиле. — Ты никогда не почувствуешь ко мне ничего больше долга. Я никогда не смогу большего, чем просто воздавать то, что тебе задолжала.

Он склонился совсем низко, и теперь Шэрра как-то отстранённо подумала о том, что Тони был прав. Она бы никому не позволила так к себе прикоснуться, но Роларэн пользовался тем, на что другие попросту не имели никакого права. Роларэн уничтожал её изнутри, убивал её тем, чего она никак не могла понять в последствии. Он разрушил всё, до чего только смог дотянуться — а как она сопротивлялась? Никак, кажется. Никак.

— Не исцеляй меня. Там некому будет меня исцелять, — прошептала Шэрра. — Вечные не предают. Вечные не любят больше, чем однажды.

— Любовь бывает разной, Шэрра, — выдохнул он, и ледяная ладонь скользнула под её рубашку по спине, по шрамам. Она не могла отвести взгляд от кулона, висевшего у него на груди, но сил протянуть руку и сжать его не было. Она не хотела, чтобы он отстранялся от неё ровно настолько же, насколько надеялась, что он сейчас же отпрянет. Это было воистину страшно — и в тот же миг, она до конца не сознавала, насколько дикой была её глупая, страшная жизнь.

И насколько быстро она закончится.

Любовь бывает разной. Но они ведь не могли любить друг друга. Они шли за смертью, смертью королевы или своей собственной. Разумеется, в этом всём не было места для жажды и поцелуев.

Роларэн исцелял её — опять, как каждый раз. Но Шэрра нашла в себе силы перехватить его руку, пусть только за предплечье, и устало покачала головой. Ей казалось, небо вот-вот упадёт на неё и придавит всем своим кошмарным весом. Она только сейчас осознавала, насколько страшной была эта дикая, глупая игра.

— Если у тебя нет Златого Дерева, это не означает, что у тебя нет души. Может быть, — прошептал Роларэн. — Твоя душа глубже, чем у каждого из нас. Там, где ей положено быть, — его пальцы добрались до обнажённой кожи у сердца, куда пришёлся последний удар.

— Не смей убирать моё клеймо, — прошептала она. — Что угодно. Не смей убирать этот шрам.

— Ты слишком хрупкая, даже как для эльфийки, — он склонился к ней ещё ближе — теперь кожу холодил лёд его странного кулона. Она подалась вперёд, чувствуя, как пальцы сжимают его плечи всё сильнее и сильнее — но всё же слишком отстранённо. — Может быть, он и прав, когда говорит, что тебе надо быть в громадной крепости.

— Я эльфийка. Эльфы не бывают слишком хрупки, — возразила она.

— Шэрра сломалась, — шёпот Роларэна перешёл в хрип. — Она сломалась в тот миг, как я взял её в жёны, как родила нашу дочь. Её больше нет. Ты понимаешь? — он тряхнул головой, словно отчаянно пытался выбить что-то из головы, но никак не мог. — Шэрра так просто, так легко сломалась… Даже от любви. А тебя не портит само равнодушие. Удивительно…

— Что?

— Она была жалкой пародией на эльфийку. Но без оригинала трудно отличить подлог, — он сжал зубы, так, что, казалось, сейчас сам расколется на мелкие кусочки. — Слишком трудно даже для Вечного.

— А Каена? — спросила вдруг Шэрра. — Что ты чувствуешь к ней?

— Ты поймёшь.

Кулон обжигал кожу. Ей хотелось сорвать его с шеи Роларэна и растоптать, чтобы у него больше не было другого прошлого, кроме того, которое она может восстановить. Чтобы больше не было воспоминаний.

Он впервые за всё это время поцеловал её искренне — только потому, что сам того вдруг пожелал. И Шэрра впервые за столько дней не смогла ответить, что она совсем его не любила.

Это было что-то другое. Он, может быть, прав, может, её Златое Дерево глубже, ближе к сердцу, чем у каждого из них. Может быть, он прав, когда говорит, что не может ненавидеть Каену.

Она почти его разгадала. Она чувствовала, как родниковая, свежая магия протекала по её телу одной сплошной волной, заживляла все шрамы, кроме того последнего, одного, у сердца, запечатлённого последним ударом ненавистной палицы.

Она поражалась тому, как странные разряды волшебства пронзали тело. И Шэрре казалось, что Рэн почти признался.

Вечные не предают, она знала это.

Вечные не переступают через границы.