Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами

Многие из этих женщин посещали «Романское кафе». Не все клиенты заведения взирали на это благосклонно (здесь Берлин не слишком отличался от других европейских столиц). В своей книге Las ciudades y los escritores («Города и писатели») Фернандо Саватер рассказывает, что несколько лет спустя первое появление в парижском кафе Симоны де Бовуар было расценено как акт неповиновения. Иногда дамы приходили в одиночестве и сидели также одни, как в случае с Сильвией фон Харден, которая обычно курила, пила свой привычный коктейль за одним из уединенных столиков в «бассейне для не умеющих плавать». Или же они составляли свой кружок, например «столик пишущих женщин», ставший известным даже среди самой консервативной мужской публики. Эльза Ласкер-Шюлер вела себя здесь как гранд-дама от литературы. Она увеличилась в объемах – прошли те времена, когда она питалась только орешками, – в кафе Ласкер-Шюлер теперь обычно заказывала чай с выпечкой, продолжала давать советы писательницам и журналисткам, разделявшим ее взгляды. У нее была любимая фраза, которой она списывала со счетов тексты, не казавшиеся ей убедительными: «Это мог написать и Гёте».

Молодежь шла в «Романское кафе» не только ради встречи с Эльзой Ласкер-Шюлер. Их привлекала туда и личность скульптора и художника Кете Кольвиц. С собранными назад волосами и грустным взглядом, она казалась тихой и кроткой старушкой – в 1925 году ей было почти шестьдесят. Однако ее творчество было полной противоположностью внешности: она работала в струе самого радикального экспрессионизма и крайне критического реализма.

В 1924 году Кольвиц вызвала споры своим плакатом против закона об абортах. Документ, принятый еще в 1871 году, предусматривал за аборт пять лет тюрьмы; это было еще одно поле боя для феминисток, поскольку он не только посягал на право принимать решения относительно собственного тела, но и приводил к жертвам, в особенности среди женщин простого происхождения. Не имея никакой поддержки, многие из них из-за аборта оказывались в тюрьме, а также получали травмы и даже погибали в результате варварских вмешательств и операций в ужасных антисанитарных условиях (считается, что, несмотря на угрозу тюремного заключения, в середине 1920-х в Германии проводилось до миллиона подпольных прерываний беременности в год).

На плакате Кольвиц изобразила закутанную в лохмотья беременную с младенцем на руках. За ее свободную руку цепляется еще один ребенок. Изможденное лицо женщины выражает бесконечную грусть; лицо ребенка, наполовину скрытое рукой, – вселенскую беспомощность и страх. Кажется, мне доводилось видеть подобные лица на полотнах и офортах Франсиско Гойи, например, в его серии «Бедствия войны»; я не эксперт в этой области, но выражения их лиц выглядят для меня похоже. Призыв, написанный на плакате Кете Кольвиц, – «Долой статьи уголовного кодекса, запрещающие аборт!» – не произвел незамедлительного эффекта. Однако он способствовал легализации прерывания беременности «по состоянию здоровья» в 1927 году, что открыло лазейку для врачей, сочувствующих пациенткам.

Еще одним завсегдатаем «Романского кафе» была скульптор Рене Синтенис: очень высокого роста, неуклюжая, с характерными для индейцев чертами лица, андрогинной наружности, столь свойственной этой эпохе. Даме было почти на двадцать лет меньше, чем Ласкер-Шюлер и Кольвиц, но она также порвала с семьей, чтобы посвятить себя искусству, отказавшись стать секретарем своего отца, видного адвоката. Сначала она работала моделью, затем стала скульптором. Ее авторству принадлежат бюсты писателей Иоахима Рингельнаца и Андре Жида. Она также ваяла спортсменов, среди которых – бегун Пааво Нурми, Летучий финн, завоевавший две золотые медали на парижской Олимпиаде 1924 года. Синтесис предпочитала изображать спортсменов – жокеев, гимнастов, легкоатлетов, а также футболистов, – однако мировую известность ей принесли пластичные фигуры, изображающие детенышей животных, – жеребят, поросят, оленят, щенков. Через много лет одна из ее скульптур, «Медвежонок», послужит моделью для статуэтки «Золотой медведь», которая каждый февраль вручается победителям Берлинского кинофестиваля.