Кайкки лоппи

Кто-то из старшего состава приходил потом подписывать документы к старпому, зачастую в рубку, капитан в страхе бежал к себе и там прятался, закрывшись на все замки. Пытались один раз наехать: «че ты нам привез, в натуре», «вся птица порченная, рыбой воняет», «недостача один миллион килограмм», гнули пальцы, выпячивали глаза, откидывали куртки с плеч, чтоб лучше кобура просматривалась, и прочее, прочее. Но Ромуальд не устрашился, посмеялся немного вслух. Когда же бычара, изобразив обиду на лице, ухватил его за воротник свитера, достал из-под штурманского стола самый большой нож, какой только смог найти у повара, и самолично отточенным острием уперся в локтевой сустав с внутренней стороны. Одного пилящего движения и разошедшегося в месте пореза рукава кожанки было достаточно, чтобы отношение изменилось.

Проблемы исчерпались, как по мановению волшебной палочки. «Союзконтрактовец» в порезанном туалете, правда, поскрипел зубами, но Ромуальд просто и без намеков сказал:

– Хочешь биться со мной – я к твоим услугам.

– У кого занимался? – внезапно успокаиваясь, спросил бык.

– У Морозова.

– А я у Яковлева.

Кто такой этот Яковлев, Ромуальд не знал. Когда-то давно был, вроде бы, такой известный советский боксер. Впрочем, может быть, простой тренер по шахматам. Вова Морозов, наверно, тоже бешеной популярностью среди такого контингента, как стоящий напротив дуболом, не пользовался. На том и разошлись. Больше в последующие приходы в Питер проблем не было. По крайней мере, с грузополучателями.

Однажды налетели маски-шоу с ментами в штатском, начали переворачивать весь пароход. Каждого члена экипажа заводили на допрос в офицерскую комнату отдыха и нещадно лупили, не считаясь с судовым табелем о рангах. Не тронули только перепуганного капитана-грека, побоялись международных осложнений. Потом снова загнали весь помятый экипаж русско-украинской гражданственности в месс-рум, и бойкая телеведущая поведала всем телезрителям, что «проведена успешная операция ОБНОН по пресечению еще одного канала доставки в государство наркотиков». Как ни странно эту передачу видели все: и мама Ромуальда, и Морозов, и былые сокурсники, и даже мерзкий тренер Курри.

В Колумбии, действительно, несколько раз на дню подходили всякие оборванные личности и предлагали взять у них для перевозки кокаин, или героин, или вообще, поди знай, что. Складывалось такое превратное мнение, что торговля наркотиками в этой южноамериканской стране – вполне легальное и распространенное занятие. Конечно, все это был просто бред, а торговцы на 99 процентов состояли из полицейских провокаторов.

Потом пытались узнать, кто же из команды засветился, но точно определить не смогли – никого не арестовали, все остались на своих местах. Заменился, правда, рефмеханик, но его уже не было на борту целые сутки до ментовского погрома. Короче, проведенная «успешная операция» могла быть только для галочки. Отчитались перед всем миром, в том числе и начальством, в плодотворности своей работы – и снова геройски тянуть лямку. В общем, позднее больше смеялись, нежели плакали, при воспоминании о тех мрачных днях.

Через семь месяцев работы Ромуальд покрылся загаром, как Эрнест Хемингуэй при жизни на Кубе. Отправленных маме денег хватило полностью рассчитаться с государством. Какой-то прокурорский молодой субчик попытался, было, ухватиться за пухлое дело о пирамиде, пытаясь выставить «госпожу Карасикову» чуть ли не главной похитительницей средств, но без помощи самой Ромуальдовой мамы дело не выгорало. Укоризненные намеки на гражданственность, угрозы и шантаж не сработали: после всего пережитого, она не произнесла ни одного слова в дознавательном кабинете. Это законом не каралось, прокуратура, щерясь, отступила.

Дембель близился, перед последней своей ходкой за океан Ромуальд начал процедуру прописки в новом своем жилище. Бумаги заполнил быстро, оставалось дело за малым – за справкой с военкомата. Как ни странно ему не сказали ни одного бранного слова, просто выписали военный билет, поставили надпись в графе прохождения воинской службы, гласящую «не служил», шлепнули печатку о принятии на учет и отпустили с богом.

Вокруг зеленело лето, уже успевшее насытиться серостью несмываемой дождями городской пыли, он возвращался на пароход, чтобы дождаться, наконец-то, своего сменщика и все время задавал себе вопрос: «Это все?»