Кайкки лоппи

Замена появилась только через две недели. Ромуальд уже обзавелся драгоценной питерской пропиской и переживал, что придется идти в еще один рейс, как на судно важно поднялся старый и пузатый старпом. Дел никаких принимать он не хотел, зато хотел пить халявное пиво, сидеть в кресле, временами засыпая, и кивать головой неизвестно чему. У него была фамилия Черномор и мечта: ничего не делать, пить пиво, и получать деньги. Ладно бы он был высоким правительственным чиновником или каким-нибудь начальником общего отдела – может быть тогда все и получилось. Но тут Ромуальд, получив расчет, разбил мечту в дребезги: взял изготовленную сумку и ушел. Черномор поорал для порядка, что его подставили, что всю работу завалили, что проклятые москали, что маленькая зарплата, но эхо, как известно, не может отвечать. Больше разговаривать было не с кем, Ромуальд с чемоданом на колесиках позади себя шагал в новую жизнь.

13

Жильцы попросили еще месяц перед заселением законного хозяина квартиры, люди были порядочные и не наглые, поэтому Ромуальд поехал на месяц домой. Наконец-то можно было спокойно отдохнуть, не беспокоясь о вручении военкоматовской повестки. Шагая с железнодорожного вокзала сквозь летнее утро, он улыбался по сторонам. Хоть за те тринадцать лет, что он не был в городе, ничего нового здесь не появилось, только дорога полностью разрушилась, многие сараи и заборы легли набок да облезли до неприличия стены домов, ему было хорошо. В моря он не собирался, по крайней мере в этом году. Стало быть – можно жить.

Мама вдруг очень постарела. Поймав на себе взгляд сына, полный жалости, она горестно вздохнула и сказала:

– Да, сынок, тяжело дается крушение идеалов. К тому же на старости лет.

– Каких идеалов, мама?

– Да наших, Ромка. Свобода. Равенство. Братство.

– Мама, – Ромуальд не знал, чего сказать. – Ты меньше телевизор смотри. И газеты не читай. Совсем. Это все вредно для здоровья.

– Ты когда на кладбище пойдешь? – спросила мама.

– Завтра с утра.

Вечером были гости. Только родственники. Большая часть былых друзей, начитавшихся пропагандистских газет, прочно связала ту лопнувшую финансовую пирамиду с именем мамы Ромуальда. Но в родном кругу было уютно и весело. Вспоминали старые времена, когда старики и некоторые молодые были еще живы, как ходили по лесам, ездили на рыбалки, смотрели на съемки фильма «И на камнях растут деревья».

На следующий день, возвращаясь с могилы отца, где он приводил в порядок оградку, цветник, да и сам памятник, Ромуальд вдруг услышал откуда-то сбоку:

– Кром!

Так его никто не звал уже целую вечность, с того момента, когда они, курсанты речного училища, перед расставаньем одели на памятник Петру Первому тельняшку.

Ромуальд оглянулся на крик, но никого не заметил. Можно было, конечно, предположить, что кричит какая-то неприкаянная душа, так как кладбище навевало некую маргинальность в настроениях, но восклицание повторилось:

– Кром! Зазнался, кабаняра!

Из стоявшего поблизости милицейского уазика вылез в форме старшего лейтенанта человек, с которым они никогда не были скреплены узами дружбы, так – шапочное знакомство. Былой приятель училищного Бэна, имевший некогда вечно спящее выражению лица независимо от обстановки, а также два сержанта-переростка в мышиной форме лениво выбрались из машины.

– О! – сказал Ромуальд. – Здорово!

Как ни напрягал он свою память, имя так и не вспомнилось. Ему сделалось даже забавно, что он не смог увидеть людей в двух шагах от себя.

– Ты чего тут делаешь?

«Спящий» как-то криво усмехнулось, и это очень неприятно исказило его полумертвое лицо:

– Вообще-то, Кром, я здесь теперь работаю.

– На кладбище? – ничего более умного не могло сорваться с языка.

Сержанты загоготали. Отчего-то Ромуальд сразу вспомнил, как после смерти отца наведался в местное отделение милиции. Разговаривать с милиционерами не хотелось.

– Остришь? – «спящий» вновь стал самим собой: с полузакрытыми глазами, прилипшей ко лбу челке и опущенными уголками рта. – А я думаю: ты – не ты? Потом говорю пацанам: «Вон знаменитость идет».

– Какая знаменитость? – удивился Ромуальд.

– Ну как – какая? – былой коллега по «речке» картинно развел руки, и Ромуальд понял, что случилась беда. Надо было как-то уходить отсюда, от этих ставших полукругом людей с пустыми глазами и волчьими оскалами. Но «спящий» продолжал. – Ты же этот – представитель колумбийского наркокартеля в России. Про тебя по всем каналам показали не так уж и давно. Я думал – срок ты мотаешь, как положено. А ты вон – клумбочки грабельками дергаешь. У нас дети от наркотиков загибаются, а ты по могилкам скачешь. Откупился, что ли? Денег дохрена?

Ромуальд еще только хотел раскрыть рот, чтобы что-то ответить, как один из сержантов резким ударом кулака заставил его согнуться. Рот так и остался открытым, только теперь по другой причине: надо было как-то пропихнуть в себя воздух.

– У нас, брат, не Питер, – между тем вещал «спящий». – У нас ты не откупишься. У нас ты сядешь по полной программе. У нас наркоманов не жалуют.