Кайрос

…Сара неловко очертила контур губ ярко-красным карандашом, провела помадой и тут же стерла. Смыла краску с глаз. Ерунда все это. Рожденный ползать – летать не может. Сгребла подарок Мары в косметичку и одернула бесформенную кофту. Кофта когда-то ярко-голубая, как небо, теперь выцвела, вытянулась. Саре она нравилась: складки на животе не видны.

Никуда не хотелось идти. За все время корпоративных тренингов Казус ни разу к ней не обратился, ни разу не посмотрел в ее сторону. Когда коллеги (их имен Сара так и не знала) выполняли упражнения в парах, она оставалась сидеть в своем уютном неприметном углу. Ее никто не трогал. До нее никому не было дела. И Сару это более чем устраивало.

Вадим сразу объявил: тренинг – дело добровольное, кто хочет – тот может не ходить. Но ходили все. В том числе, и Сара. По вечерам все равно некуда деваться. А так – иллюзия, что у нее появилась своя жизнь. Даже отец одобрил: «У тебя появилась своя жизнь, дочка? Молодец. Когда нас познакомишь?».

Сара пообещала, что скоро.

Всегда можно сказать, что не сошлись характерами.

Пять минут. Пора. Нужно успеть проскочить в аудиторию раньше всех. Слиться со стеной. Впасть в анабиоз. И не думать, не думать, не думать. Не думать о том, как больно и обидно, когда тебя предают свои.

Она тихонько прикрыла дверь и…

– Так и знала, что ты здесь! – Мара пила кофе из чашки тонкого фарфора. В отличие от других, не признавала простецких офисных кружек.

– Сейчас тренинг начнется.

Мара пребывала в добродушном настроении. Образ – добрая фея:

– Подождут. Дело ровно на минуту. Пойдем.

Наверное, они странно смотрелись в офисном коридоре. Высокая стройная Мара и низенькая толстая Сара, похожая на клубок старых ниток.

Куда они идут? Может, у Вадима… у Вадима Александровича незапланированное заседание и нужно сварить кофе, принести и расставить посуду?

Мара распахнула витражные двери в конференц-зал.

– Проходи и садись.

– Зачем? Куда?

– Затем. Куда хочешь.

Сара с трудом сдвинула тяжелый резной стул, уселась на бархатном краешке.

– Вытяни руки и закрой глаза, – приказала Мара.

Сара даже не подумала ослушаться.

К ее холодным уродливым пальцам прикоснулись другие – теплые и сильные.

– Что же он с тобой сделал, дурочка? – еле слышно прошептала Мара. – Все краски выцвели.

Ноздри пощекотал давно забытый запах.

Сара поморщилась. Дернулась.

– Сиди!

Она и сидела. Век бы так сидеть. А потом взять и умереть.

– Теперь можешь открыть глаза.

В первую минуту не поняла, что произошло. На черной гладкой поверхности стола лежали ее руки. Такие же холодные и уродливые. Ноготь шестого пальца выкрашен густо-красным лаком. Глянцевая поверхность застыла. И Сара отразилась в ней, как в зеркале.

– Нравится?

– Очень. А почему другие не накрашены?

– Потому, что остальные недостойны, – Мара взяла Сару за подбородок и поцеловала.

Мягкость чужих губ, влажное тепло чужого языка. Смутное желание.

Только у самых дверей аудитории, где шел тренинг, Сара поняла, что опоздала. Войти, когда все уже расселись по своим местам и слушают объяснения Казуса. Пройти под насмешливыми взглядами, прислушиваясь к шепотку за спиной. Неловко присесть на краешек стула, чувствуя, как взмокли подмышки от страха. Нет, только не сегодня.

Она осторожно отпустила золоченую ручку и повернулась на цыпочках, стараясь не дышать.

– Куда же вы?

Казус стоял в дверях. Загорелый, поджарый. Ослепительно белая рубашка с закатанными рукавами. В правой руке кусок мела. Мел насмешливо очертил в воздухе знак бесконечности:

– Все ждут только вас. Прошу!

* * *

Вот уже битый час Сухопаров прислушивался к монотонному «кап-кап-кап». Нужно встать, пойти на кухню закрутить чертов кран. Но не мог заставить себя сделать хотя бы один шаг. Потому, что сначала нужно было переступить через… ЭТО.

Отец с Ларисой казались фигурками, вырезанными из ватмана, – белые и тонкие, ломано лежали на взбухшем от крови ковре. Рука Ларисы застыла в прощальном – умоляющем – жесте. С искореженных пальцев падали тяжелые капли. Сначала часто-часто, затем все медленнее… Кап-кап-кап…

Двое влюбленных на маленьком буром острове посреди огромной пустыни из земли, песка и подтаявшего снега.

– Я был груб, простите, – хрипло сказал Сухопаров. – Вы ведь не обижаетесь, правда?

Напряженно вслушался в тишину, истово ожидая ответа. Сейчас они что-то скажут, поднимутся с ковра. Шутка. Страшная, неудачная шутка. А потом все пойдут пить чай. И Лариса будет смеяться, запрокинув голову, на шее у нее появится ямочка… Как он любит целовать Лару в эту ямочку, когда она смеется.

Где-то далеко, совсем в другой жизни, хлопнула дверь, цокот женских каблучков разбудил тишину коридора.

Сухопарову показалось, что в комнату вошла ночь. Та особенная вяжуще-невыносимая ночь, которая темна перед самым рассветом.

– Не успела, – с каким-то искренним сожалением сказала незнакомка. – Ты что ж, дурак такой, натворил, а?

Сухопаров приободрился. То, что она не закричала, увидев отца и Лару – хороший знак. Значит, все не так страшно. Значит, все поправимо. И его, наверное, не будут сильно ругать. Руки в корке крови вдруг отчаянно зачесались.