Кайрос

– Не та, о которой мечтаешь, а та, которую хочешь иметь.

– Я не знаю настоящей жизни.

– А я тебе ее покажу, – сквозь стекло прошла старая рука.

Дэн поколебался и все же коснулся пергаментных пальцев.

– И еще я покажу тебе ту, которая хочет быть с тобой рядом.

– Мару?

– Ее. Ты же ее совсем не знаешь…

* * *

– Это случилось пару недель назад, – сказал Казус. – Но мне кажется, что прошло несколько лет, и я постарел.

– Кайрос дает молодость.

– Милая девочка, Кайрос дает молодость тем, кто хочет быть молодым. А мне он дает старость, потому, что я хочу умереть. Но как бы так сказать… Я хочу умереть естественным путем, во сне, не мучиться. И чтобы голова потом не болела, как у Понтия Пилата.

Я был в городе. Шел по Садовой. Вы сейчас скажете, что на пятки наступали Раскольников и Достоевский. Это не так. Я просто шел по Садовой. Сносили дом. Вы же знаете, Мара, как у нас любят сносить старые дома. Они мешают. Старые дома напоминают о том, каково в наши дни быть порядочным человеком. Никто не хочет быть порядочным. Все хотят быть богатыми, знаменитыми и успешными. Кто-то сказал, что сейчас время талантливых, а не добрых людей. Не знаю. Возможно, время слишком быстро меняется. И я за ним не поспеваю. Зачем разграничивать талант и доброту?

Был вечер. Тот самый лиловый питерский вечер, когда на душе промозгло и больно, когда хочется плакать и спать.

Я шел и думал, что у меня нет ничего и никого, за что бы и за кого бы я мог держаться. Чувствуете эти аллитерации? Они жгут язык, становится сухо и хочется пить. Спасибо. Вы очень любезны. Люблю терпкое вино. Я хотел бы жить на границе Германии и Франции, выращивать виноград и делать свое вино. Мое вино было бы очень терпким. На любителя.

Я шел. Сносили дом. В стене, которую я помню с детства, проявилась трещина. Широкая и темная. Она звала. Я не смог противиться и вскоре оказался рядом. Так близко, что щека касалась пористой кромки камня. Края были красными, и я подумал, что это кровь. Кровь старого дома, которого приносят в жертву. Только жертва бессмысленная. Жертвы, основанные на деньгах, бессмысленны и разрушительны. Приносить в жертву можно только себя. Тогда это имеет смысл.

И я принес себя в жертву. Я сунул руку в щель. Было больно. До самых костей. С меня содрали кожу и мышцы. Я перестал думать и чувствовать. И я познал всю горечь жизни и легкость смерти. Я увидел близких и друзей: то, что с ними станется. Я увидел вас, Мара. Такую, какая вы есть на самом деле.

– И не испугались?

– Вы прекрасны. Такая, какая есть, вы прекрасны. Больше всего на свете я хотел бы сейчас вас поцеловать и сделать своей навсегда. Но я не могу.

– Древние могли, Павел Сергеевич. Для них ЭТО не имело значения, или даже наоборот, имело. Может быть…

– Не надо… Мара, вы все знаете наперед. Как есть и как будет.

– Ты говоришь мне «вы»?

– «Ты» ничего не изменит. Но если ты хочешь…

Маро криво усмехнулась:

– Вы правы. Это ничего не изменит. Но я бы тоже хотела, чтобы вы поцеловали меня и сделали своей навсегда. И в минуты близости я бы называла вас…

– Мара!

– Минутная слабость, простите.

Он разлил остатки вина. Выпили молча.

– Ты пощадишь Киру?

– Она в событии. И только от нее зависит, захочет она выйти из него.

– Все будет плохо?

Мара вытерла рот и встала.

– Для кого как. Мне пора, Павел Сергеевич. Не провожайте. Большая девочка – сама доберусь.

Они смотрели друг на друга горячечно и жадно.

Мара сделала шаг вперед:

– Напоследок. Вы же знаете, как все будет. Это просьба приговоренного. Всего лишь…

Губы встретились. Поцелуй. Еще, еще, еще…

Она выгибалась в его руках, плавясь от холода и жажды, не в силах произнести единственного слова, которое и соединило бы их, и разделило бы навсегда. С усилием отстранилась.

– Мне пора. Я постараюсь спасти Киру, если она этого захочет. И… Алису… Но это будет сложнее.

– Может быть, я…

– Ничем не поможете. Только, пожалуйста, не облачайтесь в кимоно и не делайте сеппуку. Вы не самурай.

– Ты и это знаешь? Кайрос?

– Ведьма, – Мара сняла пелену с лица и предстала в истинном обличье.

Казус не испугался и не отшатнулся. Лишь с нежностью и печалью провел ладонью по ее лицу.

– Нам дано видеть то, что другие не хотят знать. И дано принимать это. Давайте попробуем выжить, хотя я и не знаю, для чего.

– Может быть, просто для того, чтобы жить?

– Может быть. Прощайте.

– Ты моя.

– Знаю.

Едва слышный щелчок двери разделил их навсегда.

* * *

Очередное утро субботы. Сара варила кофе и уговаривала себя, что сегодня все будет хорошо. Сегодня все будет совсем не так, как на прошлой неделе или два месяца назад. Сегодня все наконец-то изменится. Ведь когда-нибудь все должно измениться. Так почему не сейчас?

Нёбо обожгла горечь. В стекло – и это синоптики называют апрелем? – снова бились крупные белые хлопья. В сумке у дверей стандартный набор: фрукты, конфеты, бутылка хорошего коньяка, яркая игрушка – смешной желтый бегемот. На плюшевом пузе вышита ромашка. Любит, не любит… Не любит… Жизнь из глаголов с частицей «не». Сколько всего теперь уже не будет в ее жизни. Какой смысл думать об этом?