Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне

Но самая главная разница между двумя экономиками лежит в сфере инвестиций. Насколько можно утверждать, темпы инвестиций в Германии не слишком отставали от британских (а впоследствии и опередили их), однако в Германии намного большая доля капитала вкладывалась дома. Это отражает не только более высокую потребность из-за более позднего начала. Процентные ставки внутри Германии были почти вдвое выше, чем в Британии, что снижало привлекательность заморских ссуд. Кроме того, германские банки, которые обеспечивали большую часть приемлемых для инвестиций фондов, чем их британские коллеги, вкладывали деньги в тесном взаимодействии с промышленностью и предпочитали близлежащие предприятия, за которыми легче наблюдать. На самом деле Германия обязана большим, чем была готова признать, международному обмену, предлагаемому некоторыми лондонскими рынками, и роли, которую они играли, чтобы облегчить ее зарубежные продажи.

В Британии настороженно относились к быстрому развитию Германии. В 1833 году секретарь комитета тайного совета по торговле назвал Zollverein союзом, задуманным в духе враждебности британской промышленности и британской торговле. Ав 1841 году министр иностранных дел получил предупреждение об объеме и совершенстве товаров, производимых на мануфактурах Германии, которое существенно снизило спрос и отношение к британским тканям на крупных европейских рынках. Существовала ярко выраженная враждебность по теоретическим аспектам к Пруссии в либеральных кругах, и в 1860 году «Таймс» написала: «Она имеет большую армию, но, как известно, неспособную воевать. Никто не считает ее другом, никто не боится ее, как врага. История повествует нам, как она стала великой державой. Почему она таковой остается, не может сказать никто». А в 1847 году лорд Палмерстон отметил: «И Англии, и Германии угрожает одна и та же опасность, нападение России и Франции, по отдельности или вместе. Англия и Германия напрямую заинтересованы во взаимной помощи друг другу, если они желают стать богатыми, едиными и сильными». Боязнь Франции, тот факт, что Пруссия недостаточно сильна, чтобы самой стать угрозой, этнические и династические узы – все это объединилось, чтобы создать в викторианской Англии общее предрасположение ко всему германскому. В 1844 году Джоветт встретился с Эрдманном, учеником Гегеля, в Дрездене, и после этого началось преподавание философии Гегеля в Оксфорде, где к 1870 году она достигла доминирующего положения. Германофилия продолжила свое существование в первые недели Франкопрусской войны, но потом, когда Германия показала себя сильнейшей военной державой, стали появляться сомнения.

В Германии отношение к Англии было разным. Британскими достижениями в материальной сфере восхищались, им завидовали. Многие патриоты желали, чтобы Германия во всем подражала Британии. Либералы довольно долго считали британские практики моделью в конституционных и экономических делах. Ласкер, один из ранних лидеров либералов, провел много времени в Англии, так же как социалист Эдуард Бернштейн. Только восхищение никоим образом не было всеобщим. Поскольку либеральные принципы Британии были прямой противоположностью традиционных прусских взглядов, некоторые пруссаки пользовались этим, чтобы обвинить британцев в том, что они погрязли в материализме. Трейчке, помимо всего прочего, заявил, что немец не может долго жить в английской атмосфере «притворства, ханжества, условностей и пустоты». Говоря модными словами гегельянской логики, они смотрели на Германию как антитезу британской идее и являлись моделью во второй половине девятнадцатого века, в то время как Британия являлась таковой в первой половине. Гегельянский вызов утилитаристам соответствовал вызов Листа Адаму Смиту. Так Британия стала проблемой внутренней политики Германии, хотя даже самые консервативные элементы были готовы верить, что она намного полезнее в роли союзника. Британская уверенность в себе тоже нравилась не всем. В 1860 году некто капитан Макдоналд поссорился с немецким контролером и оказался в тюрьме в Бонне. Когда его дело дошло до суда, немецкий общественный обвинитель заявил, что «англичане, живущие и путешествующие за границей, известны своей грубостью, величайшей надменностью поведения». Это подвигло «Таймс» на весьма ядовитый тон, который, по словам королевы Виктории, не мог не вызвать большого негодования в Германии.