Как Бог съел что-то не то

У папы после обеда остался кусок хлеба. И так как Анна не могла даже думать об остывшем ужине, папа сделал для нее тост. Анна следила за тем, как он отрезает кусочек хлеба ножом для бумаг, нанизывает на палочку, которую подобрал в саду, и держит прутик над газовой горелкой.

– Трудно жить в одной комнате, – сказала Анна.

– Как бы я хотел тебе помочь… – сказал папа с несчастным видом.

– Нет-нет… Я знаю, тебе нужно писать.

Где-то внизу хлопнула дверь. Послышались голоса и шаги на лестнице. Игра в бридж, видимо, закончилась.

Папа вдруг сказал:

– Относись к ней с сочувствием. С большим сочувствием. Она твоя мама, и она права: у нее сложная жизнь.

– Я знаю, – ответила Анна. – Я всегда старалась.

Она поднялась, чтобы уйти, и папа добавил:

– Постарайся забыть случившееся.

Но у Анны не получилось забыть. И у мамы тоже, догадывалась Анна. Они относились друг к другу с таким подчеркнутым вниманием, как никогда раньше. Конечно, Анна расстраивалась. Но какая-то ее часть, о существовании которой Анна и не подозревала, была втайне рада ссоре – благодаря ей Анна чувствовала себя более независимой и самостоятельной. И все из-за того, что я пошла рисовать тем вечером, думала Анна. Как усложняется жизнь, если в ней появляется нечто важное лично для тебя!

* * *

На следующей неделе на встрече в кафе она спросила Джона Котмора:

– Может ли серьезное отношение к искусству вредить личным отношениям?

До сих пор Анна ни разу не использовала столько абстрактных терминов в одном предложении, и Джон Котмор раскрыл рот от удивления.

– Ну… – сказал он наконец, – я думаю, что, возможно, искусство их усложняет.

Анна кивнула и тут же покраснела от смущения. Кто-то говорил ей, неожиданно вспомнила она, что Котмор и его жена не живут вместе.

Глава семнадцатая

Осенью в Национальной галерее открылась выставка французских импрессионистов. Это стало огромным событием. С начала войны все ценные полотна ради их сохранности были спрятаны. Но теперь воздушные налеты на Лондон совершались редко: все силы у люфтваффе отнимали военные действия в России. Поэтому было решено рискнуть и снова вывесить картины для публики.

Анна никогда не видела этих полотен. Она листала в библиотеке книгу об импрессионистах – с черно-белыми репродукциями. Но понять, что там действительно нарисовано, было сложно. Поэтому в первое же воскресенье после открытия выставки Анна туда отправилась.

День выдался прохладный, сияющий. И Анна чувствовала себя счастливой – и потому, что наступили выходные, и потому, что на этой неделе у нее получилось сделать два удачных наброска, и потому, что мама наконец нашла работу. Не идеальную, но после нескольких месяцев волнений получить хоть что-нибудь уже было для мамы значительным достижением. Анна пересекла Трафальгарскую площадь. Каменные львы отбрасывали четкие тени на тротуар. А вокруг колонны Нельсона, резко выделявшейся в морозном небе, собралось гораздо больше людей, чем обычно. Фонтаны не работали с начала войны. Но когда Анна проходила мимо, у нее из-под ног вспорхнула стая голубей, на фоне сияющего неба их хлопающие крылья вдруг показались совсем темными. И Анна внезапно ощутила прилив радости, как будто взлетела вместе с голубями. Происходит что-то необыкновенное, подумала она. Только что?

В Национальной галерее толпился народ, и Анне с трудом удалось пробиться в главный зал. Там тоже было полно народу. Поэтому сначала Анне были видны только отдельные части картин в просветах между движущимися головами. Но она сразу поняла, что все это ей очень нравится. Картины чем-то напоминали площадь, через которую она только что прошла, – такие же залитые светом и полные радости.

Картины висели бессистемно. И по мере того как Анна переходила из зала в зал, ее все больше сбивало с толку это изобилие, и она не знала, на что смотреть в первую очередь: все было ей незнакомо. Через открывавшиеся в толпе промежутки она разглядывала все подряд – пейзажи, человеческие фигуры, интерьеры. Дошла до конца – и отправилась бродить по новому кругу. На этот раз она уже что-то узнавала: густые заросли зеленоватых водяных лилий в зеленом пруду, женщину в саду, изумительно нарисованную танцовщицу, завязывающую пуанты.

Но когда Анна пошла по залам в третий раз, то почувствовала: все изменилось. Водяные лилии, поначалу ослепившие ее, теперь казались не столь выдающимися. Зато купальщицы, нарисованные с помощью множества крошечных сверкающих цветных пятнышек, совершенно ее очаровали.

Она смотрела и смотрела – до тех пор, пока глаза могли что-то воспринимать. Потом пробралась к киоску рядом с главным входом в надежде купить открытки с репродукциями, чтобы рассматривать дома. Но галерея скоро закрывалась, и в киоске ничего не осталось. Надо же, она ходила по выставке почти три часа!

На ступеньках, ведущих к Трафальгарской площади, синеватой в наступивших сумерках, Анна остановилась. Ей вдруг стало скучно от мысли, что нужно ждать автобуса или спускаться в подземку, а потом ужинать дома. Она стояла и глядела на темнеющую площадь, переполненная смутными чувствами.