Как быть съеденной

Больница, полиция, похороны бабушки – смутная череда белых комнат, синих штор, люминесцентных ламп, ручек, постукивающих по столам. Потом было дурацкое интервью на телевидении, глупые вопросы – я была слишком юна, чтобы распознать в них ловушку. Забавно, как они могут одной фразой обвинять тебя и ставить под сомнение твои слова. Я помню прожекторы в студии, блики от них скользили туда-сюда по носкам моих черных туфель.

Но по ночам всегда было недостаточно света. Моя мать уложила меня в кровать, однако я остановила ее прежде, чем она наклонилась поцеловать меня перед сном.

– Больше света, – прошептала я, и она погладила меня по голове. Я прищурилась, глядя на нее, дабы убедиться, что ее зубы – это ее зубы, ее губы – это ее губы, а ее уши – это ее уши.

– Все хорошо, милая, – сказала мать. Но когда она закрыла дверь, вокруг меня распространилась темнота: безвоздушная, вонючая, широкая, как раскрытая пасть.

* * *

Руби сидит, накинув капюшон шубы на голову и примостив босые ноги на край стула. Она обхватила колени руками, не беспокоясь о том, что из-под ее юбки видны трусы. Мех шубы высох и стал жестким, кончики шерстинок свисают вниз, как будто устали истекать жидкостью. Руби крепче обнимает свои ноги, опускает голову, опершись щеками о колени – теперь она похожа на огромный окровавленный меховой шар.

– Ох, Руби… – произносит Рэйна.

Руби вскидывает голову.

– Я флиртовала с врагом. – Ее лицо затенено капюшоном.

– Ты была не виновата в этом, – возражает Рэйна.

– Да ладно, я дала этому ублюдку адрес.

– А я практически переехала в дом к ублюдку, – говорит Бернис.

– Круто; значит, мы обе идиотки.

В голове у Руби болезненно пульсирует кровь. Что на нее нашло, что вынудило ее рассказать эту историю – всю целиком, подлинную версию? Она не планировала этого делать. Она, как обычно, сбилась с дороги, свернула не туда, выбрала длинный путь с плохим обзором.

Руби сует левую руку в свой правый рукав, до самого изгиба локтя, а потом с силой проводит вниз зазубренными ногтями, чувствуя, как кожа на шрамах от недавних порезов сдирается клоками – как почва на вспаханном поле. Сейчас ей больше всего хотелось бы взять в руки бритву, чтобы срезать с себя это противное чувство. Кто они такие, чтобы говорить, что это плохая идея, что это не поможет?

– Руби, – мягко говорит Рэйна, – тебя поймал в ловушку хищник.

– Но я влезла в нее.

– Потому что хищник положил приманку, – произносит Бернис. – Это была манипуляция. И это не значит, что ты виновата.

– Ну да, можно подумать, ты не винишь себя за то, что связалась с Синей Бородой? – фыркает Руби.

– Что ж, может быть, мне следует меньше винить себя в этом.

– И вообще, разве это не ты сказала, что я люблю трагедию?

– Я не имела в виду, что ты напрашивалась на нее, – отвечает Бернис. – Ты была ребенком. Теперь ты взрослая и способна принимать определенные решения.

– Я не собираюсь избавляться от этой шубы.

Гретель осторожно прикасается к своей щеке, как будто у нее болит зуб.

– Я понимаю, почему ты оставила шубу в качестве свидетельства, – говорит она. – Но не понимаю, почему ты постоянно носишь ее.

– Свидетельство? Кого волнуют какие-то там свидетельства?

– Если тебе известно случившееся, не все примут это как есть, – поясняет Гретель, – но у тебя есть доказательство.

– Мы не на суде, – отмахивается Руби, – если не считать судом мнение людей, а им на любые доказательства наплевать.

– Зачем же тебе постоянное напоминание о том, что с тобой случилось? – спрашивает Гретель.

– А разве я вообще могу об этом забыть?

– Ты избегаешь сущности вопроса, Руби, – вмешивается Уилл. – Почему ты носишь эту шубу.

– Потому что эта шуба делает меня той, кто я есть. Потому что кем я буду без нее, черт побери?

* * *

Я проснулась в квартирке того мужика в середине дня, лежа на футоне. Мое тело было покрыто таким количеством соли, что на секунду мне показалось, будто меня окунули в соляной раствор. Но это были просто остатки испарившегося пота. Мужчина валялся на полу в полной отключке. Он выглядел совершенно безобидным и даже не таким уж волосатым. Я стянула с его стола пару двадцатидолларовых бумажек, оделась и надела шубу.

Потом я ощутила запах – такой сильный, что даже запах жареного мяса с чесноком, доносящийся из ресторанчика внизу, не мог его замаскировать. Это была ошеломляющая, кислая вонь давно не мытой подмышки. Как будто в мои подмышечные впадины на целый день засунули ватные диски, а потом поднесли их мне под нос. Я зажала ладонью рот и нос, но это, казалось, только сделало запах более резким и концентрированным.

Это пахло от меня, от моей шубы. Проблема была не только в непосредственном смраде пота. У этого запаха было много слоев: брызги кофе и застарелый запах пива, металлические нотки крови и соленых слез, пепел от сигарет и душок гнилой рыбы – от старой спермы, как это ни противно.

Давясь, я вскинула лицо к потолку. Я пыталась глотнуть свежего воздуха, но было так душно, словно у меня в горле застрял комок шерсти.