Окидывая взглядом четверть века, прошедшие со времени опубликования в 1985 году моей первой книги о Платоне «Платон и письменность философии» (выводы которой здесь не только обобщаются, но также разъясняются и углубляются), её роль можно описать следующим образом. В 1970-х и 1980-х годах типичная реакция противников нового образа Платона, выстроенного представителями тюбингенской школы Хансом Иоахимом Кремером (Kramer, 1959) и Конрадом Гайзером (Gaiser, 1963), звучала так: «Да чего вы хотите со своим неписаным учением? У нас же есть эти великолепные диалоги!». Таким образом предпринималась попытка «разыграть» прямую традицию, представленную диалогами, против косвенной традиции, сообщающей об устной философии Платона. Это кажущееся несколько беспомощным (и совершенно бесплодное с точки зрения существа дела) противопоставление двух ветвей традиции, на самом деле составляющих единое целое, теперь осталось в прошлом. Книги «Платон и письменность философии» и «Как читать Платона» выбили из рук отрицателей эсотерического Платона их последний мнимый козырь. С той поры как мы обладаем адекватным описанием морфологии диалогов и расшифровкой смысла критики письма, мы также видим, что диалоги с настойчивостью указывают на ту именно область, которую подразумевал Аристотель в своих сообщениях о «неписаных учениях»
Таким образом, новый взгляд на Платона впервые должным образом учитывает все четыре области проблем:
В противоположность этому общепринятый образ Платона предлагает сложные и весьма искусственные объяснения: что платоновский диалог — это, дескать, книга, преодолевающая природу самой книги, что критика письма имеет в виду не письмо как таковое, а лишь определённый вид письма, что Аристотель отчасти ошибочно понял, а отчасти извратил Платона.
Уже своей усложнённостью и искусственностью эти теории выдают свою удалённость от истины. «Просто слово истины» (cmAoug 6 рибод xrjg aAr)0eiag ефи) — гласит прекрасный стих Еврипида. Такую простую, ясную истину в области герменевтики платоновских диалогов обеспечивает только позиция тюбингенской школы. Лишь она может широко и непротиворечиво объяснить данные диалогов и данные косвенной традиции, включая «Седьмое письмо» (если уж мы намерены считать его неподлинным). Пожалуй, в этом можно найти объяснение всё ещё растущего интереса читателей Платона к настоящей книге.
Но должны ли мы признавать «Седьмое письмо» неподлинным? Существующий до сих пор антиэсотерический консенсус
Г-на Максима Буланенко я благодарю за его неизменную самоотдачу и добросовестность при работе над переводом, ИЗДАТЕЛЬСТВО СПбГУ — за включение книги в свою программу. Русскому читателю я желаю нового интеллектуального наслаждения платоновскими диалогами, этими шедеврами, воздействие которых теперь более не заслоняется ложной герменевтикой Платона.
Тюбинген, 10 июня 2008 г.