Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

Одна история. Это все, что есть, все, что было, и все, что будет. И этого более чем достаточно. Я уже давно повторяю эту мысль, поэтому не буду развивать ее здесь, но вообще-то она довольно проста. Всё, что мы, люди, рассказываем сами себе и друг другу, есть часть единого гигантского повествования об истории человека. Она началась, как только люди приобрели способность общаться посредством языка и начали собираться на своих стоянках, обсуждая последнюю охоту. Позднее – и здесь мне остается только гадать, хотя показания очевидцев указывают, что это верное направление, – произошел переход от репортажа к мифотворчеству. Первая история почти наверняка была примерно такой: «Ральфа затоптал мастодонт – видео будет позже». Но я не думаю, что понадобилось очень много времени, чтобы начать осознавать мир, в котором Ральф-каменотес сейчас жив, а через миг – уже нет. Перспектива неизбежной смерти не только превосходно обостряет разум; она еще и порождает поток вопросов. Больших вопросов. Раздумья о последних событиях почти неизбежно приводят к раздумьям о первых событиях: как мы к этому пришли? Как выглядел мир до нас? А было ли до нас вообще что-то, существует ли власть высшая, чем мы сами? Как она выглядит, действует, что о нас думает? Что происходит, когда мы умираем? Куда делся Ральф? И прочая мелочовка.

Почему я так уверен?

Я достаточно долго живу среди людей, чтобы заметить, что желание рассказывать о своей жизни накрепко впечатано в человеческий мозг. Я не антрополог и могу упустить что-то из виду, однако каждое знакомое мне общество имеет мифы о творении, накрепко связанные с повествованием о божестве. Коль скоро у вас есть эти два элемента – репортаж и мифологизация, – у вас есть элементы для общения между людьми. Я только не очень твердо знаю, к какому разделу бухгалтерской книги относятся квартальные отчеты компаний.

Художественная литература – корпус историй о том, чего явно нет, – возникла позже. Наша первая проза выросла из рассказов о взаимодействии человеческого с божественным. Именно их видный литературный критик Нортроп Фрай, ныне покойный, называл смещением мифа, чистым мифом (то есть существующим в сугубо теоретическом плане), переведенным на язык историй с участием людей. Это священные тексты и сказания о героях, в которых люди вступают в прямой контакт с богами, чего с нами, простыми смертными, никогда не бывало. Ваша мама – богиня (само собой, но я сейчас имею в виду прямой смысл)? Облачила ли она вас в доспехи, выкованные самим богом? Слышали ли вы голоса, вещающие из воздушных вихрей или пылающих кустов? Здесь я не утверждаю и не отрицаю правдоподобность таких историй, а просто указываю, что в самых первых повествованиях всегда действует божественное, причем действует совершенно иначе, чем, скажем, у Сэмюэла Беккета. Эпические и сакральные тексты стоят на этих двух столпах – репортаже и мифотворчестве, – рассказывая нам, что произошло, и объясняя, что все это значит.

Так же и в романе. Что, собственно, в нем есть? Подробный рассказ о событиях и судьбах, ощущение, как в этих событиях и судьбах отражается вселенная, где обитаем и мы, и они. Событиями могут быть Наполеоновские войны или подъем на эскалаторе в бельэтаж, но это непринципиально; основная функция постоянна и не зависит от писателя, будь он Толстым или Николсоном Бейкером. Смысл, уровень мифа может выражать божественное в малейших подробностях или утверждать пустоту всего этого. Ни одно ни другое не имеет большого значения с такой точки зрения. Важно, что все это, несмотря на особенности, воплощения Одной Истории. И в этом смысле все они связаны.