Как до Жирафа…

И теперь в ванной отеля я похолодела. Всё повторяется? Опять?! Со мной?! Даже ещё не начавшись?! Нет, конечно, Миша не выставил потом за дверь Алёну бегать нагишом по грядкам с клубникой и радовать наготой копающего картошку соседа в мятой соломенной шляпе. Нет, никто и никого тогда не заставил передо мной извиняться. И не выносил на руках ни из бассейна, ни даже из тазика… Но мне уже было не важно, что делал за стеной Андрей и почему. Он позволил себе то, что благородный человек позволять себе не должен. А я вновь приветствовать грабли лбом не готова!

Однако больно стало по-настоящему. Так, наверное, и случается: живёшь-живёшь с глубоко порезанным пальцем, тщательно бинтуешь, стараешься не задеть, не намочить и перенести весь груз на другую руку, и вроде бы ничего, будто и не болит совсем. Одно неосторожное движение – повязка слетает, болью пронзает всё тело, и в голове мутится, будто не палец, а руку тебе отпилили. И выясняется, что ничего не зажило, а под повязкой всё загноилось.

И я убежала. Подальше от Андрея, от боли, от двусмысленной ситуации. В свою нору с парой недоклеенных обоин.

Только боль увязалась за мной. Под ручку со смятением она стояла за плечом, у изголовья кровати, за крышкой ноутбука, выглядывала из-под раковины и не давала о себе забыть. Хорошо, что мне нужно было учить китайский! И я повторяла, как робот:

我不得不把会面推迟到… – Мне пришлось отложить заседание до…

恐怕我必须取消明天的预约。– Боюсь, я вынужден отменить нашу встречу завтра

В воскресенье меня одолели сомнения. Когда живёшь одна и привыкаешь к этому, кажется, что всё в порядке. Но достаточно прикосновения горячей ладони, руки на талии в танце, чужого тепла рядом, и вдруг ощущаешь, как категорически тебе этого не хватает. Не поцелуя, не секса, не объятий, а простого прикосновения! И хочется, отчаянно хочется наделать глупостей, но вернуть это! Чтобы ещё раз почувствовать горячую малость, не оставаться нетронутой, как никому не нужный камень у дороги.

Я оделась и поспешно вышла из дома. Весна буйствовала одуванчиками, расплёскивала на газоны свежесть красок, нежными перьями цветения взбивала только вчера голые ветки абрикос и вишен. А я шагала и шагала, лишь бы не быть одной в четырёх стенах. Неприкосновенной!

Ноги принесли меня к парку неподалёку от дома царевича, наискосок от офиса. Я осознала это, только когда увидела издалека Андрея и Машу. Он гнал на взрослом самокате, как мальчишка, кружа вокруг крохотули в розовых колготках, серебристой курточке и джинсовом платьице. Его джинсы и куртка развевались, яркая лимонная футболка вздувалась пузырём, волосы встали гребнем. И не скажешь, что зам. директора и подчинённые стелются под плинтусом, когда он зол.

Андрей что-то кричал дочке, она смеялась и сигналила звонком на малиновом самокатике с единорогом под рулём. Я остановилась, как вкопанная. Отошла за дерево. Сердце сначала обрадовалось, а потом вдруг сжалось. Им было хорошо и без меня. Ему хорошо… Я постояла ещё немного, они укатили дальше по парку, и я ушла, отчаянно завидуя и сердясь на Андрея. Не знаю, за что. Может, мне хотелось, чтобы он не фонтанировал весельем, а думал обо мне? И хоть чуточку грустил?..

* * *

Пришлось спасаться от тоски у Агнессы. Мы с ней вдоволь наприседались, обсудив ремонт в её дополнительном зале и в моей квартире заодно. Я даже подумала, не присоединиться ли мне к их аскезо-движению, ибо в адрес Андрея и Ланы, а также Мишки и Алёны у меня образовался на данный момент центнер ругательств – приседать-не-переприседать. Но так как я не из тех, кто бросается с головой в омут, а предпочитает омуты обходить, я спросила у Агнессы:

– А что такое аскеза?

– Это когда ты даёшь себе слово или обет что-то делать, если что-то сделаешь или, наоборот, не сделаешь.

Я сглотнула.

– А попроще?

– Можно отказаться от чего-нибудь ради чего-нибудь, – радостно просияла Агнесса. – И это способствует духовному росту и саморазвитию. Понятно?

– Ну так… – не очень уверенно пробормотала я.

– Это просто! С помощью внутренней дисциплины перепаливаются подсознательные блоки, всякие психотравмы, и становится легче. Ну, и плюс ты себя воспитываешь и идёшь к светлому будущему, потому что если ничего не делать и жить как есть… точнее, как жила до этого, светлое будущее может и не наступить.

– То есть если я отказываюсь от покупки шоколадок ради ремонта, получается, что я уже аскет? – уточнила я. Отчего-то захотелось, чтобы у меня всё было не так, как сейчас. Желательно по волшебству! Хотя бы чтобы это я радостно рассекала по парку на самокате, и мне было наплевать на всяких там царевичей…

– Нет, дорогая, – приобняла меня Агнесса. – Как говорил Гурджиев, – был такой очень крутой дядька в дореволюционной России, – если у тебя есть хлеб, и ты не ешь, – это аскеза. Если у тебя нет хлеба, и ты не ешь, – значит, у тебя просто нет хлеба.

– Блин, – вздохнула я. – А я-то думала, хоть какая польза от отсутствия шоколадок! У тебя случайно нет какой-нибудь завалящей?