Как это было

Бедный мой отец, ему было тогда 57 лет, напрягал все силы, чтобы докричаться до меня - дети живут с ним, здоровы, одеты и обуты, родные и друзья помогают. Спрашивает меня, зачем мне понадобилось мужское белье, о ком я забочусь. Я кричу в ответ, что мы все здесь в тюрьме носим мужское белье, оно практичнее, теплее. Не знаю, расслышал ли он меня. О каких пустяках мы перекрикиваемся...

- Я не могу рассмотреть. У тебя седые волосы? - кричит отец.

- Не знаю, может быть. Я с 38-го года не видела себя в зеркале, - отвечаю я.

И тут сигнал конец свидания. Сначала выпускают родных, потом заключенных.

 

Пятого марта, само собой, ночью, вызвали по списку большую группу женщин с вещами, в том числе и меня, погрузили в спецмашины и вывезли куда-то к линии железной дороги.

Куда нас отправляют, мы не знаем. Вагоны переполнены, располагаемся на нарах. Соседей своих не знаем, говорить ни с кем не хочется. Путь до пересыльной тюрьмы не опишешь лучше, чем это сделала в своем «Крутом маршруте» Евгения Гинзбург. Та же ржавая селедка, страшная жажда, теснота, спертый воздух. А мысль одна: восемь лет, восемь лет...

 

Привезли нас в Котлас. Построили и повели по ночному городу под конвоем и с собаками. Вели несколько километров до Котласской пересылки. Там не было ни тюрьмы, ни бараков, только огражденная зона: палатки военного образца с наскоро сколоченными нарами. Местами брезент был продран, и через дыры проникал холодный мартовский воздух. В центре палатки - железная печка типа «буржуйки». Дневальная подбрасывает в печку брикеты, старается ее раскалить до красного каления. Запах горелого хлеба.

Кормили куда хуже, чем в Бутырках: горячая пища раз в день, хлеб мокрый, кислый, с голоду не умрешь, но жить можно едва-едва.

Днем нас выводили на работу. Нас, несколько молодых женщин, отправили мыть барак, единственный на Котласской пересылке, предназначенный для «отрицаловки». Там белили потолок и стены - пол и трехэтажные нары были залиты известкой.

Тех, кто покрепче, заставили мыть самые верхние нары, третий этаж. И вот мы, голодные, замерзшие, месяцами валявшиеся по тюремным койкам и нарам, физически предельно ослабленные, должны были со двора таскать из котла ведра с горячей водой и с ними лезть под потолок. Все скользкое, мокрое. Я сорвалась, полетела вниз и грудью ударилась о нары. Сильно ушиблась, что в дальнейшем, конечно, не прошло без последствий.

 

Через несколько дней нас взяли на этап.

Направили в Севжелдорлаг на строительство железной дороги Котлас-Воркута. Там, на земляных работах, без всякой механизации, гибли и молодые мужчины. Нас же, восьмерых женщин, не знавших физического труда, гнали туда на верную погибель. Я еще была в этой группе самая тренированная - отец заботился, чтобы с детства приучить меня к спорту, закалить. И как мне все это пригодилось в те страшные годы...

Нас выгрузили на сорок седьмом километре от Котласа, где в Вычегду втекает Виледь и где расположен поселок Коряжма. Заключенные строили железнодорожный мост через Виледь и прокладывали пути. В лагерном пункте, который стыдливо назывался «командировка», было главным образом мужское население. Мужчин содержали в бараках, а нас вместе с уголовницами, урками -в какой-то хибарке с двойными нарами.

Урки были заняты в зоне на хлеборезке, на кухне, в прачечной, конторе. Они еще промышляли проституцией, обслуживая ВОХР.

Когда мы укладывались на ночь на нары, они делились между собой впечатлениями об этом промысле, не стесняясь в выражениях.

Мы сидели на полуголодном пайке, а они жили в достатке. Однажды одна такая «барышня» поздно вернулась с промысла и принесла два десятка яиц, разбудила двух своих подруг, они поставили на печку, которую дневальная топила и ночью, таз и приготовили из двадцати яиц яичницу, которую втроем и съели.

А куда годились мы? Среди нас была молодая прелестная женщина Циля Дагина, жена расстрелянного генерала Дагина, одного из начальников охраны Кремля. Была с нами жена адмирала из Ленинграда (фамилии ее уже не помню), в бане мы видели ее исполосованную рубцами спину - память от следствия. Остальные тоже были женами партийных и хозяйственных руководителей.

Нам выдали из каптерки ватные штаны, телогрейки и бушлаты, ватные же бахилы и к ним галоши из старых шин.

Мы занимались ошкуровкой шпал: на лесоповале бревна распиливали на куски по длине шпалы, нам нужно было сдирать с них кору. Тяжелые бревна с трудом громоздили на козлы, мы садились на концы бревна верхом и ножами с двумя ручками по бокам сдирали кору, двигая нож на себя.

Если бы не безотказный и горячо нам сочувствующий молодой смуглый бригадир по прозвищу Али-Баба, мы ни за что не справились бы с этой каторжной работой, В лесу лесорубы зажигали костры; март в Архангельской области очень холодный, без костров и сутки не выдержишь. Рабочий день длился до темноты. Один раз за смену привозили горячую баланду, а хлеб мы держали за пазухой, чтобы не замерз. Работали без выходных. В лес и обратно в зону нас гнали под конвоем.