Как это сделано. Темы, приемы, лабиринты сцеплений (сборник статей)

10. Но в мировой литературе нередки и такие сюжеты, отвечающие на честолюбивый повествовательный вызов: сохраняя внешнюю пристойность, нарисовать адекватную, графически четкую картину любовной сцены, иногда достаточно прихотливую.

Классический пример — знаменитая новелла из «Декамерона» Боккаччо (VII, 2)[405]

о находчивой неверной жене, которая при внезапном появлении мужа велит любовнику залезть в бочку, уверяет мужа, что это выгодный покупатель, занятый осмотром бочки изнутри, и предлагает мужу самому заняться этим делом.

«Конечно, отчищу», — сказал муж <…> влез в бочку и давай скрести. Бочка же была не очень широкая; Перонелла сунула в нее голову, будто ей хочется посмотреть, как работает муж, да еще и руку по самое плечо, и начала приговаривать: «Поскобли вот здесь, вот здесь, а теперь вон там…». Так она стояла <…> а Джаннелло из‐за его прихода не успел получить полное удовольствие, и теперь он, убедившись, что, как бы он хотел, так ему нынче все равно не удастся, решился утолить свою страсть как придется. Того ради он приблизился к Перонелле, которая прикрывала собой всю бочку, и, обойдясь с нею так, как поступали в широких полях разнузданные горячие жеребцы, бросавшиеся на парфянских кобылиц, наконец-то юный свой пыл остудил; отскочил он от бочки в то самое мгновенье, когда Перонелла высунула голову, а супруг вылез наружу.

Здесь, как сказал бы Зощенко, все соблюдено и все не нарушено. Четко прописаны:

— и узость бочки, позволяющая Перонелле полностью заслонить мужу обзор,

— и поза жены — стоя, облокотясь на бочку,

— и даже легкое недовольство любовника, вынужденного довольствоваться позицией, которой он предпочел бы прерванную (по всей вероятности, более традиционную и в постели, что, впрочем, остается покрыто мраком неопределенности),

— и полная контрапунктная наивность незадачливого мужа,

— в отличие от точки зрения проницательного читателя, которому даются все карты в руки, включая

— метафорически привлеченных к описанию парфянских жеребцов и кобылиц.

Как известно, новеллу о бочке Боккаччо позаимствовал у Апулея, — она кратко рассказывается в главах 5–7 Девятой книги его «Метаморфоз»[406], с эффектным, вплоть до ритмики, параллелизмом между действиями мужа и любовника, акцентирующим вагинальные коннотации бочки:

С этими словами <…> принимается он отскребать многолетнюю корку грязи с гнилой посудины. А любовник <…> нагнул жену его к бочке и, пристроившись сверху, безмятежно обрабатывал. Да к тому же распутная эта пройдоха <…> пальцем ему указывает, где скрести, в том месте да в этом месте, да опять в том, да опять в этом, пока не пришли оба дела к концу…

Тут никакого места для недопонимания не остается, а потому нет и нужды в парфянских параллелях.

11. Раз уж речь зашла об Апулее, то самый, может быть, изысканный — изысканный до трогательности — перифрастический абрис любовных объятий мы находим в том единственном эпизоде «Золотого осла», где Луцию в его животном обличии выпадает счастье обладания женщиной — влюбленной в него богатой дамой (X, 19–22)[407]. Лейтмотивом повествования становится контраст между скабрезной до предела сутью происходящего (= скотоложеством) и его нарочито возвышенными обертонами: тут и обращения к богам, и почтенная мифологическая параллель с Пасифаей, и умащение осла благовониями, и нежная влюбленность прелестной матроны, и опасения Луция-осла, как бы не изуродовать ее хрупкое тело своими животными ласками.