Впрочем, борьба политических групп, отстаивающих свои интересы, существует всегда, почему же власть именно в определенные моменты резко слабеет? Что здесь влияет, если не социальная напряженность и классовые противоречия? Скочпол в этой связи обращает особое внимание на международные процессы. Даже сильное государство может надорваться, если втягивается в трудное и дорогостоящее соперничество с соседями. Франция при старом режиме вошла в страшный финансовый кризис, «провоевавшись» в длительном конфликте с Англией. А царская Россия не выдержала Первой мировой войны. «Революционные политические кризисы возникли во всех трех старых порядках потому, что аграрные структуры пришли в столкновение с самодержавными и протобюрократическими государственными организациями таким образом, что блокировали или сковывали инициативы монархий, направленные на то, чтобы справиться с усиливающимся международным соперничеством в мире» [Там же: 192].
Распад государства может идти по разным сценариям. Скажем, Людовик XVI, пытаясь поднять налоги ради спасения бюджета, пробудил вдруг такую активность недовольных масс (сверху донизу), что больше не смог уже взять инициативу в свои руки. Крестьяне во французской глубинке бунтовали, а элиты, собравшиеся на заседания Генеральных штатов, требовали разнообразных свобод. Что же касается Николая II, то за него никто не хотел вступаться, когда питерские рабочие устроили в феврале 1917 года бузу, которую в иных условиях представители власти легко подавили бы. Как отмечает Скочпол, «реальное важное различие между 1917 и 1905 годами заключалось в том, что происходило с армией. Тогда как в 1906 году по сути нетронутая имперская армия могла быть использована для сокрушения сельских бунтов, летом и осенью 1917 года раздутая армия, мобилизованная для общеевропейской войны, разложилась» [Там же: 254–255].
В общем, получается, что государство, скорее всего, переживет революцию, если не будет втягиваться в международные конфликты, способные высосать из него соки и породить разнообразные группы людей, не желающих его поддерживать. Однако легко ли от этих конфликтов удержаться, если «маленькая победоносная война» часто используется режимами для повышения своей популярности?
Другое распространенное в нашем обществе представление о революции исходит из того, что массы идут на бой со старым режимом за великие идеи. Однако Скочпол подмечает, что профессиональные политики в ходе этих боев действуют исходя из логики борьбы за власть, а не борьбы за идеи. От старых теоретических представлений они могут легко отойти, если это нужно для построения широкой коалиции людей, недовольных властью. И в случае победы революции политики продолжают действовать весьма прагматично. Они укрепляют власть, а не реализуют свои старые лозунги. Поскольку после победы им часто бывает трудно реализовать мечты угнетенных масс из-за вызванного революцией экономического развала, приходится ради сохранения власти прибегать к непопулярным мерам.
Если эта теория верна, то в стремлении понять, возможна ли революция в той или иной стране в то или иное время, следует смотреть не столько на настроения широких масс населения, сколько на состояние власти. Разодрана ли она внутренними конфликтами? Популярен ли вождь? Готовы ли силовики стрелять в народ или даже маленькая толпа столичных жителей, собравшихся на центральной площади, может вынудить правителей пойти на уступки?
У политологов такой подход весьма популярен, поскольку он рекомендует нам в первую очередь изучать противоречия между различными группами интересов. Как во власти, так и среди революционеров. А господствующие идеологии, настроения широких масс и экономическое положение страны отходят на второй план вместе с исследованиями психологов, социологов, культурологов и экономистов.
Тем не менее Скочпол в своей книге не может пройти мимо массовых движений времен революции. И здесь у нее появляется трудно объяснимая странность. Она почему-то во всех случаях объявляет по-настоящему значимыми лишь крестьянские движения. Город Скочпол вообще не исследует, и настроения промышленных рабочих оказываются чем-то маловажным, затерявшись в треугольнике «восставшие крестьяне – профессиональные революционеры – распадающееся государство».