Как я была принцессой

В палату заглянула акушерка, и, пока она в очередной раз осматривала и ощупывала меня, я мысленно вернулась к тому дню, когда впервые поняла, в какую ловушку попала, приехав в чужую мне страну. Именно тогда мне стало окончательно ясно, что единственное, что в глазах мужа составляет мою ценность, – это мое лицо, отсутствие родственных связей и психологическая податливость, свойственная юности.

Это случилось в один невыносимо жаркий день примерно за месяц до того, как я узнала о своей беременности. У нас гостил раджа Ахмад, отец Бахрина, и по этому поводу к ланчу я заказала его любимого краба с перцем чили. Бахрин и Абах (то есть отец, как я теперь называла его) должны были после пятничной молитвы вернуться из мечети примерно к часу дня. Под тудум-саджи, плетеным навесом из ротанга, уже был накрыт стол, а в кувшины с напитком из сиропа шиповника и молока положен лед.

К трем часам дня они так и не появились. К половине пятого краб, оставленный на жаре, безнадежно испортился, а к половине шестого я уже не только злилась на Бахрина, но и начала беспокоиться. В шесть часов пришли в негодность и приготовленные мною десерты, а я, чтобы успокоиться, решила прогуляться по саду и именно тогда заметила БМВ Бахрина, припаркованный в саду у тети Зейны, через два дома от нас.

Вот тогда-то, придя в ярость, я повела себя совсем не так, как подобает восточной женщине и хорошей мусульманке. Я бросилась в дом к тете Зейне и обнаружила там их обоих: муж и его отец дремали на диванах после сытного ланча, остатки которого еще не убрали со стоящего здесь же стола. Я растолкала Бахрина и объявила ему, что они с отцом – бессовестные эгоисты и что воспитанные люди так себя не ведут. Он вскочил на ноги и пошел вслед за мной к выходу, а я продолжала кричать, что я весь день прождала их дома и им это было известно, что именно по их требованию я приготовила этого чертового краба и что они могли хотя бы позвонить мне, так как отлично знают, что по их дурацким обычаям я не могу съесть ни кусочка, пока не поели мужчины. Именно в этот момент Бахрин и ударил меня кулаком. Я упала на бетонный пол, а когда попыталась подняться, он отвесил мне тяжелую пощечину, а левой рукой схватил за волосы. Только тут я поняла, какую глупость только что совершила. Охваченная праведным гневом, я на минуту забыла о том, как опасно провоцировать Бахрина.

Невзирая на мои крики и сопротивление, он за волосы протащил меня по саду тети Зейны и через разделяющую дома дорожку в наш дом. По дороге он продолжал осыпать ударами мои руки, голову и спину и пинал по ногам каждый раз, когда я делала попытку встать или вырваться. Когда мы добрались до спальни, он швырнул меня на пол, запер дверь, положил ключ в карман и плотно задернул занавески на окне.

Я рыдала и умоляла его отпустить меня домой, в Австралию, а Бахрин повторял, что я принадлежу ему, что мой дом теперь – Малайзия и что он мой хозяин и никогда не позволит мне уехать. Все больше распаляясь, он называл меня всеми известными ему грязными именами, говорил, что я никчемная шлюха и что я назло ему не хочу забеременеть. Еще он кричал, что я глупа и беспомощна, что я и дня не выживу без него, что я сумасшедшая и все узнают об этом, если я стану рассказывать, как он меня бил. Мне казалось, что это продолжалось несколько часов. Я по-прежнему плакала и просила его отпустить меня домой. Наконец он последний раз ударил меня ногой и, пообещав, что еще продолжит, ушел, а меня запер в темной спальне.

Я боялась, что он вернется, и не решалась включить свет. Мне было ясно, что все жители «дворцовой деревни» наверняка слышали мои вопли и просьбы о помощи, но никто и не подумал хотя бы зайти и поинтересоваться, в чем дело. Я знала: что бы ни случилось, семья всегда будет на стороне Бахрина, а я для них всегда останусь лишь чужачкой, ходячей утробой.

Я понятия не имела, что делать дальше. У меня не было ни паспорта, ни денег, ни друзей, которым я могла бы пожаловаться на Бахрина. Мне все равно никто не поверит, а если и поверит – что пользы? По исламским законам он имеет полное право бить меня, если только от этих побоев не остается следов на лице. Я осторожно приоткрыла окно и прислушалась. Мне казалось, что главное сейчас – спрятаться и переждать эту ночь. Я была уверена, что, как только Бахрин снова увидит меня, ярость его вспыхнет с новой силой. Мысленно поблагодарив судьбу за то, что, в отличие от своих родственников, Бахрин терпеть не мог железных решеток на окнах, я неуклюже перелезла через подоконник, повисла на руках и, стараясь не производить шума, спрыгнула на землю, только чудом не угодив в канаву, проложенную как раз под окном.