Как я была принцессой

Незадолго до беременности я начала тайком наведываться в королевские конюшни, расположенные на территории нежилого в тот момент дворца наследного принца. Там, неподалеку от пляжа, содержались принадлежащие семье пони для поло. Довольно скоро при помощи нескольких купюр я завела дружбу с конюхами и несколько раз по утрам совершала восхитительные прогулки верхом по самому краю прибоя. К сожалению, в королевской деревне было невозможно долго хранить что-нибудь в тайне, и очень скоро Бахрин со свекровью уже дружно распекали меня за неподобающее поведение и за то, что, катаясь верхом, я уменьшаю свои шансы зачать ребенка. Напрасно я ссылалась на принцессу Анну, принимавшую участие в соревнованиях по верховой езде и даже в Олимпийских играх и тем не менее успешно родившую двух детей; напрасно напоминала им, что сама королева Елизавета II считается отличной наездницей. Никакой пользы это не принесло: дни верховых прогулок для меня закончились. Бахрин и его мать твердо решили защищать мою утробу (а отнюдь не меня саму) любой ценой.

Примерно в то же время я начала посещать и приют для детей-инвалидов на окраине города. Я узнала о его существовании совершено случайно и сразу же решила, что должна по мере сил помочь несчастным ребятишкам, содержащимся там. Раньше в этом здании размещался изолятор для сбившихся с пути женщин, незамужних матерей и преступниц. Потом для них нашли новое помещение, а в доме поселили больных детей – от младенцев до подростков, – собранных со всей Малайзии. В большинстве своем это были дети, от которых отказались родители – оставили их в роддоме или просто бросили на автобусной остановке в надежде, что кто-нибудь о них позаботится. В Малайзии любой физический недостаток или умственная неполноценность становится позором для семьи и поводом для отказа от ребенка. В этом заведении в Тренгану были собраны дети, страдающие самыми разными заболеваниями: от легкой формы церебрального паралича и небольших физических дефектов до синдрома Дауна или полной слепоты.

Впервые оказавшись в этом заведении, я была поражена тем, что дети там лежали на ужасных резиновых пеленках, прикрытых тонкими саронгами из батика, в лужах собственной мочи. Другие ползали по красному бетонному полу или висели на оконных решетках, потому что в помещении стояла невыносимая духота: единственный ленивый вентилятор под потолком едва шевелил воздух. Здесь не было ни игрушек, ни веселых картинок на стенах – ничего, что хотя бы приблизительно можно было бы назвать визуальной стимуляцией развития. Никто и никогда не пытался научить чему-нибудь этих детей, а о психотерапии здесь просто не слышали. Весь штат приюта состоял из совершенно необученных работников, которые орали на детей и били их, когда те им досаждали.

К собственному удивлению, я узнала, что у этого заведения существует целый совет директоров, в который входят многие знаменитости, светские персонажи и даже один член королевской семьи. Все они не делали ровно ничего, чтобы помочь детям, и согласились на включение своих имен в состав совета только для того, чтобы добавить лишний «плюс» к своему парлару. Разумеется, время от времени наведываться в приют с инспекциями было гораздо проще, чем, засучив рукава, оказывать ему практическую помощь. Во время таких визитов они сочувственно цокали языком, качали безупречно причесанными головами, брезгливо подбирали шелковые подолы, когда к ним тянулись детские ручки, и мысленно благодарили Аллаха за то, что их собственные дети ухожены и совершенно здоровы.

Когда я объявила Бахрину и свекрови, что хочу помочь приюту, они не стали возражать, поставив только одно условие: я должна заниматься этим в те часы, когда мой муж находится на работе. Думаю, они согласились так легко только потому, что решили, будто я просто хочу войти в совет директоров. Однако я имела в виду совсем другую помощь.

Я начала почти каждый день ходить в приют, захватив с собой свой старый кассетный магнитофон, чтобы дети могли послушать музыку. Больше всего меня трогало их желание просто прикоснуться ко мне. Эти дети, которых за всю их жизнь никто и никогда не ласкал, не умели ни целовать, ни обниматься, но удивительно быстро учились этому. Особенно я запомнила одну пятилетнюю девочку по имени Мина. У нее были огромные черные глаза, масса темных кудряшек вокруг головы, и каждый раз, увидев меня, она широко улыбалась и тянула кверху маленькие ручки, чтобы я взяла ее на руки. Здесь, с детьми, мне не приходилось постоянно помнить о строгих правилах протокола, отравляющих мою жизнь в Тренгану. Я могла просто быть самой собой – так же, как и они.