Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Может, кто-то из моих коллег прочитает эти строки и скажет: «Вот кто не дал добить КПСС!» Ну, пусть будет так. Но надо понимать, что ситуация в стране на тот момент была такая, что добили бы мы в этом случае не КПСС, а самих себя вместе с Ельциным и тем большим делом, которое он начал.

Что, на мой взгляд, было не так в идее «суда над коммунизмом»?

Итак, предлагалось осудить советский коммунизм как идеологию, взяв за модель Нюрнбергский процесс. Я же считал, что ни в коем случае нельзя ориентироваться на Нюрнбергский процесс, где был осужден нацизм не только в лице проигравшей Германии и военных преступников, но и как идеология, которая сделала эти преступления возможными. Я считал, что такая аналогия была абсолютно некорректна и даже опасна как с правовой, так и с психологической точки зрения. Потому что граждане страны, спасшей мир от фашистской агрессии, были бы возмущены попыткой поставить знак равенства между нацизмом и компартией, которая была неотделимой частью истории Великой Победы.

И еще. Чисто юридически нацизм судили те, кто не имел к нему отношения, те, кто нацистами не являлся. А кто у нас мог бы с полным правом стать обвинителем коммунизма? Ельцин? Так он сам вышел из недр КПСС. Полстраны хохотало бы. Человек, который сделал всю свою карьеру, человеческую и профессиональную, в недрах партии, с помощью партии, вместе с партией, ну никак не мог быть обвинителем партийной идеологии. Можно обвинять людей, их действия, но не коммунистические идеи. Никто не поверил бы Ельцину и никому другому.

Кроме того, запрещать идеи — это глупость и самоубийство. Так всегда было в нашей истории: если в России что-то усиленно запрещают, именно эта идея очень быстро вызовет интерес, станет любимой, главной и востребованной при следующем цикле политической борьбы.

Плюс были соображения чисто процессуальные и даже, я бы сказал, режиссерского плана. Процесс в суде требует фактов, документов и состязательности. Где мы найдем серьезных адвокатов и юристов, которые могли бы с полным правом нас представлять и защищать? Ведь практически все профессионалы высокого уровня были членами КПСС, включая меня. Разве только среди свидетелей, пострадавших от коммунизма, не было коммунистов. А все остальные участники процесса — судьи, истцы, ответчики — были коммунистами. Это был бы театр абсурда, просто сюрреализм какой-то.

В итоге Ельцин все-таки выбрал мою концепцию защиты. И думаю, потому, что она выглядела беспроигрышной. Я исходил из того, что раз все судьи настроены против Ельцина и против его указов, то мы должны представить такую убийственную логику и такого качества документы, что ни один нормальный человек просто не сможет сказать «нет».

Поначалу у меня не все юридически четко складывалось, а потом вдруг как-то разом выкристаллизовалась вся схема. Я просто пошел «по букве» советской Конституции. Что там было написано?

А там было написано, что вся власть в СССР принадлежит народу, который осуществляет ее через Советы народных депутатов, коим подконтрольны и подотчетны все другие государственные органы. А про КПСС сказано, что она — руководящая и направляющая сила. То есть не власть. Более того, в редакции 1990 года и такой формулировки уже не было[49].

Значит, нам надо было заявить, а потом убедительно доказать, что КПСС (вернее, не вся КПСС, не рядовые коммунисты, а партийная верхушка) присвоила (здесь важен именно термин) себе государственную власть.

Вот если бы в Конституции СССР было записано, что государственная власть принадлежит КПСС, а партия ее осуществляет через Советы, через какие-то другие органы, то юридически было бы всё безупречно. С такой формулировкой нельзя было бы и мысли допустить, что КПСС присвоила себе государственную власть. А без нее получалось, что по Конституции государственная власть — это все-таки Советы народных депутатов, правительство, суды и так далее, а никак не генеральный секретарь ЦК КПСС со товарищи.

То есть в основе моей концепции был всего один тезис: власть записана за Советами, а осуществляет ее коммунистическая партия. И я сказал: нам в суде надо только эту очевидную для всей страны и понятную всем людям вещь поставить во главу угла. Вот это наша генеральная линия, и ее надо доказать. Доказать, кстати, оказалось не так чтобы просто. Потому что одно дело — знать, а другое дело — предъявить документы. И мы где-то месяца два потратили на рассекречивание всех архивов. Главный среди них — это (так и называется) «Особая папка ЦК КПСС», где хранились секретные материалы заседаний политбюро.