Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Собственно, политическую формулу урегулирования чеченского кризиса я написал еще в 1992 году, а потом упорно эту идею двигал, куда только можно. В итоге она прозвучала в февральском 1994 года Послании Президента Федеральному собранию: основой для урегулирования отношений между федеральной властью и Чеченской Республикой «могут стать проведение в Чечне свободных демократических выборов и переговоры по разграничению полномочий с федеральной властью»[54]. Ельцин поручил правительству провести необходимые консультации со всеми политическими силами в Чечне и подготовить Договор о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий[55]. И депутаты нас тогда впервые поддержали[56].

В общем, в силу своего происхождения и традиций моего рода я считал и считаю своим предназначением миссию не усмирителя, а примирителя. И действовал именно так с того самого момента, когда стал главой временной администрации в зоне осетино-ингушского конфликта.

Конечно, решение Ельцина отправить меня разбираться с проблемами Северной Осетии и Ингушетии основывалось не на моих психологических особенностях, а на каких-то более прозаических факторах.

Наверное, роль сыграло то, что к ноябрю 1992 года многие другие назначенцы там уже провалились. Правительство Гайдара просто упустило ситуацию из-под контроля, потому что им было не до региональных конфликтов, необходимо было спасать экономику. До меня на этой должности был вице-премьер Георгий Степанович Хижа, очень хороший профессиональный человек, но ситуация в регионе сложилась такая, с которой он, видимо, объективно не мог справиться.

Я в то время был в отставке, и, видимо, кто-то сказал Ельцину, что вот у нас тут Шахрай без дела сидит, и вдобавок — вырос на Северном Кавказе. Вот меня и отправили исправлять ситуацию.

Я сразу поехал туда, чтобы увидеть все своими глазами. А там… Настоящая бойня. Там ведь не только северные осетины с ингушами воевали, там и чеченские боевики были, тот же Дудаев. Никогда не забуду эту страшную осень 1992 года: каждую ночь по два-три изуродованных до неузнаваемости трупа подбрасывали под окна моей так называемой ставки — железнодорожного вагона, где я жил и откуда руководил.

Надо сказать, что, когда Борис Николаевич вернул меня из отставки, он дал особые полномочия, которых ни до, ни после на этом посту ни у кого не было.

Согласно указу, главе временной администрации должны были подчиняться все силовики — ФСБ, МВД, армия. Причем прямо на месте, а не через Москву. Только так мы могли оперативно действовать, чтобы реально держать режим чрезвычайного положения в зоне конфликта.

Сначала силовики отнеслись ко мне настороженно, как к любому политику того периода. Но я уже в аэропорту Беслана сразу по прилете подписал свой первый приказ, который назывался «Распоряжение № 1», примерно такого содержания: я, глава временной администрации, беру на себя всю юридическую и политическую ответственность за действия военных. И это абсолютно все изменило.

Для силовиков этот документ был очень важен. Потому что к тому времени уже разразились конфликты в Тбилиси, в Нагорном Карабахе, в Вильнюсе, когда политики принимали решение применить силу, а военные потом оказывались крайними. А я сказал, что всю политическую и юридическую ответственность за действия силовиков беру на себя. Военные это сразу оценили, и у нас сложились нормальные отношения.

После этого мне пришлось таким же образом санкционировать около десятка войсковых операций, и они прошли практически без потерь. Военнослужащие брали зону конфликта (населенный пункт) в окружение, а внутрь зоны входил подготовленный спецназ. Причем силовики действовали одновременно и на ингушской и на североосетинской территории. В результате даже особых жалоб не было, потому что люди реально видели, что мы одинаково жестко, но справедливо действуем в отношении обеих сторон конфликта.

Вдобавок и я лично не оставался ни у кого на территории в гостях, на застолье, тем более — не ночевал. Жил тогда либо в поезде, либо внутри нашей военной части. То есть в полном соответствии с казачьими законами и кавказскими традициями.

После этой истории с осетино-ингушским конфликтом мне как-то автоматически передали все остальные проблемы региональной и национальной политики, вместе с чеченскими делами. Что б ни говорили, я решать эти вопросы сам не рвался. Они ко мне, как говорится, по долгу службы пришли.

Но исторически мне в каком-то смысле повезло. Однажды теплым майским утром 1994 года позвонил помощник Ельцина Виктор Васильевич Илюшин и сказал: Сергей Михайлович, вы отстранены от чеченской проблематики, ею теперь будет заниматься Николай Дмитриевич Егоров^{76}. Было обидно страшно, потому что на тот момент ситуация с республикой уже практически была решена. И решена миром. Но разные политологи и конспирологи стали бомбардировать Кремль записками на тему, что тот, кто урегулирует чеченскую проблему, будет следующим президентом страны. Вот, видимо, некоторые товарищи и поторопились…