Как я отыскал Ливингстона

Запевало: О, о, о! белый уезжает домой!
Хор: О, о, о! уезжает домой!
Уезжает домой. О, о, о!
Запевало: На счастливый остров среди моря,
Где много бус. О, о, о!
Хор: О, о, о! Где много бус. О, о, о!
Запевало: Белый Сингири держал нас, очень долго,
Вдали от наших домов, очень долго, о, о, о!
Хор: От наших домой. О, о, о!
О, о, о!
Запевало: И у нас не было хлеба очень долго,
Мы голодали, о, так долго!
Бана Сингири!
Хор: О так долго! О, о, о!
Бана Сингири, Сингири Сингири, о, Сингири!
Запевало: Миранго пошел воевать,
Воевать с арабами;
Арабы и вангванцы Пошли воевать с Мирамбо!
Хор: О, о, о! Воевать с Мирамбо!
О, Мирамбо, Мирамбо!
О, воевать с Мирамбо!
Запевало: Но белый человек утешит нас,
Он возвращается домой! Потому что он возвращается домой!
И он утешит нас! ш-ш-ш!
Хор: Белый человек утешит нас! ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!
Ум-м-му-м-м-м-ш!

Вот странное прощанье, которым меня напутствовали ваниамвези Сингири, и которое по причине его замечательных эпических красот, стихотворного совершенства и выразительности я увековечил на страницах своей книги, как одно из самых замечательных произведений песнелюбивых сынов Униамвези.

13-е марта. Последний день моего пребывания с Ливингстоном наступил и прошел, и последняя ночь, которую мы проведем вместе, наступила, и я не могу избежать завтрашнего дня. Я чувствую, что готов, кажется, восстать против судьбы, отрывающей меня от него. Минуты проходят быстро и складываются в часы. Двери наши заперты, и мы оба погружены в собственные думы. Каковы его думы — я не знаю, мои же неважны. Я, по-видимому, жил в раю, иначе отчего я так сожалел бы о приближении часа разлуки? Разве я не лежал в течение многих дней на волос от смерти, разве меня не терзали многочисленные лихорадки? Разве я не бредил и не бесновался в припадках безумия? Разве я не сжимал с яростью свой кулак и не поднимал его против воображаемых мною врагов? Однако мне жаль отдать наслаждение обществом этого человека, хотя и купленное такою дорогою ценою. Я не мог удержать быстрого течения времени, мчавшегося в эту ночь, как будто бы на зло мне, и любовавшегося производимыми им страданиями! Пусть так! Разве в первый раз мне приходится расставаться с друзьями? Мне хотелось бы остаться здесь долее, но неизбежное должно совершиться — судьба должна разлучить нас. Это тоже самое грустное чувство как и при всякой разлуке, только в более сильной степени; и, быть может, нам придется распрощаться навек! Навек? и в ответ ему слышится мучительный шепот — «навек!»

Я записал все, что он говорил в эту ночь, но не поделюсь этим с читателем — оно принадлежит мне.

Я так же ревниво отношусь к этому дневнику, как и он сам, и на клеенчатой обертке я написал с каждой стороны по-немецки четкими буквами «не открывать ни в каком случае», к чему он приложил свою подпись. Я стенографировал все эти распоряжения о равномерном разделении различных редкостей между его друзьями и детьми, а также его последнюю волю относительно его старого друга Родерика Мурчисона, о котором он сильно беспокоился с тех пор как получил газеты из Угунды, где прочел, что старика постиг удар паралича. Я мог наверное рассчитывать известить его об этом, как только достигну Адена, и я обещал ему, что он получит от меня известия скорее, чем что-нибудь получалось когда-либо в центральной Африке.

— Завтра вечером, доктор, вы будете одни.

— Да; дом будет смотреть, как будто в нем есть покойник. Вы лучше переждали бы здесь дожди, которые скоро наступят.

— Я всей душою рад бы это сделать, любезный доктор. Но каждый лишний день, проведенный мною здесь, когда в этом нет более настоятельной надобности, откладывает ваше путешествие и возвращение домой.

— Я знаю это; но подумайте о своем здоровье — вы неспособны к путешествиям. Что это составит? всего несколько недель. Вы достигнете берега в такое же количество времени, если переждете дожди, как и если вы выступите теперь. Равнины между нами и берегом будут залиты водою.

— Вы так думаете, но я достигну берега в сорок дней или никак не более пятидесяти. Мысль, что я исполняю важное для вас поручение, удесятерит мои силы.

14-е марта. Мы встали с зарею, вынесли тюки из кладовых и приготовились r первому переходу обратного пути.