Как я отыскал Ливингстона

Мы вышли из Багамойо — приманки всех любопытных — с большим эффектом, и вытянулись в линию по узкой аллее почти совершенно темной, благодаря тени, бросаемой двумя параллельными изгородями из мимоз. Все были очень воодушевлены. Солдаты пели, кирангоци заливался нотами вроде глухого мычанья и развевал американский флаг, который гласил всем зевакам: «Вот он, караван Музунгу (белых)!» и мое сердце, я чувствовал это, билось учащенно — чаще даже, чем бы подобало фигуре степенного предводителя каравана. Но я не мог остановить его: весь энтузиазм молодости заговорил во мне назло всем моим прежним путешествиям; пульс бился со всею силою прочного, крепкого здоровья; позади оставались все тревоги, волновавшие меня вот уже более двух месяцев. С этим подлым сыном индуса — Сур Хаджи Паллу — я сказал последнее слово; на мычащую толпу арабов, баниянцев и балучев я бросил последний взгляд; с иезуитами французской миссии я обменялся последними прощаниями; а впереди блестело солнце надежд, в его быстром движении на запад. Кругом было все так изящно. Я видел плодородные поля, веселую зелень, странные деревья — я слышал крик птиц и звуки насекомых, и казалось все они говорили мне: «Наконец-то вы выехали». Что же в таком случае оставалось мне делать, как не обратиться лицом к ясному небу и громко сказать наконец: «Слава тебе, Господи!»

До первого привала Шамба Гонера, отстоящего в 3 1/4 милях, мы достигли через 1 час 30 минут. Первый переезд, «little journey», совершился очень хорошо — впрочем, «относительно», как говорят ирландцы. Мальчик Селим опрокинул повозку всего только три раза. Заиди, солдат, только один раз дал ослу, который вез тюк с моим бельем и ящик с патронами, завалиться в лужу полную самой черной, грязной воды. Белье пришлось выстирать, а ящик с патронами, благодаря моей предусмотрительности, был непромокаемым. Кампа, может быть, и был знаком с искусством управления ослами, но на радостях по поводу отъезда распелся до того, что забыл про трудности, которые должны встретиться животному чистой ослиной породы, например, при выборе себе дороги, а также забыл и то искушение, которое представляет ему возможность забиться в самую глубь маниокового поля; ну, и осел, совершенно незнакомый с обычаем — распространенным между погонщиками ослов — тыкать палкою перед носом животного, и не разумея в каком направлении требуется ему идти в таком случае, во всю прыть пустился бежать по дороге назад, и бежал до тех пор, пока его вьюк не перевесился на одну сторону и не повалил его наземь. Но все это тривиальные случайности; они не имеют никакого значения, и очень естественны в первом переходе по восточной Африке.

VI. Вид Багамойо.

Характеры солдат начали обрисовываться немного яснее. Бомбай оказался честным и верным, но немного наклонным к лени. Уледи больше говорил чем делал; а беглец Фераджи и считавшийся ни к чему не способным. Мабруки оказались людьми верными и твердыми, и они таскали такие вьюки, от одного вида которых стали бы вздыхать мускулистые хамади Стамбула.

Седла оказались превосходными, даже превзошли ожидания. Крепкие пеньковые мешки выдерживали свой 150-фунтовый груз не хуже буйволовых шкур, и вьючка и развьючка всякого багажа производилась с систематическою скоростью. Словом, не на что было жаловаться — и успех первого переезда показал, что наш выезд был — все что хотите, только не преждевременный.

Следующие три дня мы употребили на самые последние приготовления к долгому сухопутному путешествию, на предосторожности, которые нужно было принять против грозно приближавшегося времени года — мазики, и, наконец, на изготовление отчетов. Солдаты и пагасисы употребили время на посещение своих друзей женского пола; но про «скандальную хронику» можно умолчать.