Как я отыскал Ливингстона

Начало мая застало нас в борьбе с препятствиями, при переходе через тину и воду Макаты; все мы были физически нездоровы от постоянных трудов, усилий и купаний в болотах, преграждавших наш путь. Некоторые из наших людей были действительно изнурены до полусмерти, другие — упали духом и отказывались продолжать путь. Так, например, Заиди был опасно болен оспой, Кишума-шума (Kichuma-chuma) «маленькие оковы» был изнурен до такой степени, что сделался для каравана совершенно бесполезным и лишним. Мабрук-Салим (Mabruk-Salem), молодой человек здорового телосложения, служил вторым примером изнурения, но на этот раз притворного. Он прикинулся изнеможденным до такой степени, что упал на болотистую почву и начал медленно подражать человеку, которого рвет, причем совершенно отказывался продолжать дальнейшую борьбу с болотами Макаты; но сильный удар здоровой плети по обнаженным плечам, мгновенно оживил его и прогнал мнимую тошноту, он так проворно вскочил, что доказал возможность пройди еще вдвое дальше. Абдул Кадер портной и искатель приключений, слабейший из спутников, всегда страдал от бессилия, был расстроен работою, одним словом, он чувствовал себя всегда больным и притом постоянно голодным.

«О! Господи», вырывалось не раз из глубины моей истомленной души, смотря на этот странный субъект, «если бы все люди моей экспедиции хоть сколько-нибудь походили на этого человека, то мне пришлось бы вернуться и покинуть мою заветную мечту». Однако сила здоровой плети была испробована мною во второй раз и с таким же успехом. Абдул Кадер сделался вдруг одним из вернейших и трудолюбивейших спутников, когда-либо сопровождавших белого человека по Африке. Ленивый Соломон стал также очень благоразумным и деятельным молодцом, может быть, по особенному вдохновению свыше, или вернее что по собственному опыту и наблюдению. Таким образом, я заметил, что когда грязь, болото и дожди отнимали физическую силу моих ленивых спутников, то здоровый удар плетью, плотно пришедшийся к их обнаженным плечам, во мгновение возвращал им безумную деятельность.

Благодаря моей опытности и наблюдательности, люди мои начали вести себя сноснее, что подало мне надежду на более счастливый исход моего путешествия.

На 30 миль от нашего лагеря тянулась равнина Макаты, от дождя превратившаяся в обширное болото. Глубина его, средним числом, была 1 фут, но в иных местах мы погружались во впадины, глубиною в 3, 4 и даже 5 футов. Положение наше было неприятно! Нам пришлось брести по бесконечному болоту, не находя вокруг себя сухого местечка, куда бы можно было ступать твердою ногою. Промучившись двое суток, мы подошли наконец к реке Рудева (Rudewa), принявшей вследствие бывших продолжительных дождей, весьма неутешительный для нас вид. Перейдя одну из ветвей реки, мы были поражены неприятной для нас картиной; перед нами лежало обширное пространство воды, из которой кое где торчали только небольшие пучки травы, а вдали виднелись группы деревьев, окружающих восточную сторону Узагарской цепи гор. Только что из болота и опять в болото! Этот нежданный сюрприз подействовал на всех очень неприятно. Но делать нечего, надо было идти. Переход этот, как и предыдущий, принес нам много горя и неприятностей.

В то время, как я с Уангуаном (Wanguana) хлопотал у навьюченных ослов, пагасисы собрались на плотине и громко о чем то толковали, нисколько не думая отправляться в дальнейший путь. Я подошел разузнать причину их нерешительности.

— Почему вы остановились?

— Ух, воды много! — возопили мои трусливые спутники.

На все возражения их я не обратил никакого внимания, и через полчаса приказал вступить в болото, преградившее нам путь. Приготовление их к предстоящей переправе было крайне занимательно: один обвертывал поясницу веревкою, с целью узнавать глубину воды, другой — грудь а третий — шею, четвертый приготовлялся проплыть болото в 5 миль длиною и притом почти заросшее тростником.

Итак, мы решительно вступили в болото, глубиною в 4 фута. После трудного, трехчасового перехода, мы наконец ступили на твердую землю и с отвращением оглянулись на пройденное болото с его ужасами и опасностями, глубоко врезавшимися в нашу память! Много уже времени прошло после этого, однако никто из нас не забыл перенесенных ужасов и трудностей опасного путешествия. Эти рискованные переходы, предпринятые мною в самое худое время года (во время мазики), о чем я, конечно, впоследствии очень сожалел, принесли нам много бед и несчастий. Каждый почти день караван лишался 8 или 9 ослов, из которых 3 или 4 издыхали, а остальные, изнуренные и больные, бросались на произвол судьбы или, лучше сказать, на произвол диких зверей, рыскавших по нашим следам.