Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля...

Залешане со Сбродовичами воротились. Ан славу такую по себе в родных местах оставили, не жить им здесь. Хоть промеж них не то что собака, стая собак каждый день бегала, - все никак столковаться не могли, кто большую удаль выказал, а от того - кому большая добыча достаться должна, - а решили, не сговариваясь, в Киев подаваться. В дружине княжеской счастья искать. Они ведь, пока балбесничали, весь навык хозяйский порастеряли. Ну, не то чтобы весь, - сердце к жизни работной прилегать перестало. Ежели подраться - так это и звать не надобно, а ежели за соху - так всем миром в погожий день не сыскать. Князю же как раз то и надобно, чтоб драться. Силушкой не обижены, кое-чему в походах поднаторели, куда и подаваться, коли не в Киев?

Залешане - те сразу, лапти в руки, и только их и видели. Со Сбродовичами же беда приключилась. Так вышло, погорела их деревенька, дотла погорела. Все хозяйство прахом пошло. Остались они без родителей, зато с сестрой на руках, Аленушкой. Краса девка, на выданье, ан кто ее без приданого возьмет? Да и о братьях ее понаслышаны... Ну, не бросать же... С собой, в Киев, прихватили. Не сразу, правда. Поначалу какому-то дальнему родственнику на сохранение оставили. Уговорили сразу, стоило только кулак показать. А как в службу вступили, да как терем отстроили, к себе забрали. Притеснять - не притесняли, но и воли не давали. Все жениха ей присматривали, из тех, кто побогаче и к князю поближе. На ее счастье, - не нашлось пока такого. Как назло: коли родовит, так дыра в кармане; а коли гривен куры не клюют, - родом не вышел. Нет, конечно, Киев - город большой, и такие имеются, что и родом и мошной, ан такие уже заняты. Вот оно какое, счастье Аленушкино, - под замком да в девках. Только и радости, у окошечка посидеть, и то, пока бабка-чернавка не хватится...

Ух ты, да мы ж, никак, опять в Киев вернулись, из Нова-города. Аккурат тогда, когда Алешка Тугоркана одолел...

Отгулял молодец пир, где ему то ли рады, а то ли и нет, и быстрей в избу Хортову подался. Прибыл ли товарищ его верный, Еким Иванович, али опять - показался, ровно лучик солнечный в ненастье, и опять скрылся? Прибыл. Это ему ребятенок дозорный сказал. Дождался, чтоб на коне богатырском проехаться. Его, должно быть, родители обыскались, а только ему конь - важнее. Седалище, оно поболит, поболит, да и пройдет, а богатырь, он, глядишь, раздумает и о слове своем позабудет. Так что Алешке, прежде чем в избу идти, пришлось слово свое сдержать. Взгромоздил ребятенка на седло, домой повез. Ан тот мал да хитер оказался. Изба, где жил, в паре шагов оказалась, дорогу же так указывал, - мало не через половину города проехал. Посмеялся Алешка и над ним, и над собой, как отцу с матерью отдавал, просил не учить шибко, хворостиной-то, - в меру.

Вернулся, Еким на крыльце сидит. Нахмурился, когда Алешка запросто его внутрь повел - негоже так себя вести, без хозяина. Вздохнул Алешка, рассказал, как с Хортом повстречался, как задружились они, как стал он в избе его вроде как не чужим, даже суседушко на него не гневается. А что хозяин сам гостей не принимает, тому причина есть. Какая - сам знает. Он, Алешка, его к лекарю отвез. Тот стрелы вытащил, присмотреть обещался, а его выгнал. Завтра, сказал, приходить.

Видит, перестал Еким хмуриться, наметал на стол того, другого, - сам-то он только с пира, зато у товарища его с самого утра маковой росинки во рту не было. Потчует его Алешка, а сам все рассказывает, про жизнь киевскую, да про нравы, в княжем тереме обычные. Про Тугарина выложил.

- Ну, а ты, ты-то как, какими судьбами? - спросил, чтоб дух перевести. Хоть и говорено про язык, что невелик труд махать им, а все равно притомился.

Еким, конечно, рассказчик аховый, Алешке не чета. Ему, даже ежели что невиданное на глазах его содеется, сказать нечего будет. Он, правду сказать, больше руками разговаривает, когда говорит. Иной тебе корову полдня описывать будет, ни разу не повторится, да так, что заслушаешься. А этот скажет: "корова... она... это...", и начнет руками показывать, - не поймешь, об чем речь идет. От того только и понял Алешка, что, не успев отъехать сколько, начал Еким Иванович себя укорять. Обещался ведь товарища до Киева довезти, а сам, по-пустому обидевшись, бросил. И чем дальше едет, тем больше укоряет. Чувствует, наконец, не может в Ростов вернуться, развернул коня - и вдогонку за Алешкой пустился. Спрашивал по дороге, не проезжал ли где, - не видели... Уже и увидеть отчаялся, почти до Киева добрался, а тут девка одна и отвечает: "Как же, видела товарища твоего. Коли хочешь живого увидать, поспешить тебе надобно. Очень он в тебе нуждается. Большего не скажу, сам все увидишь". И дорогу короткую показала, по которой ехать. Так и нашел.

- Погоди, - спохватился. - Вот только сейчас на ум пришло... Может, от того тебя не видали, что... Ты, это, на дороге... Конь твой... сказать обещался...