Как хочется счастья! (сборник)

– Ангел! Чистый ангел! – уже тише, но еще вполне явственно подвыл Гога. Лидия Васильевна как сидела, так и не пошевелилась на своем табурете, только ее сиреневые рукава повисли вдоль рук, как привядшие, брошенные на дорогу, сорванные колокольчики. И вот в этот момент грянул гром. Удар был такой силы, что мне показалось, тяжеленная крыша лопнула и развалилась над самой моей головой. Электричество мигнуло и погасло.

– Ну вот, приехали, – уже совершенно нормальным голосом сказал в темноте Гога.

– Свечку принеси, – отозвалась Лидия Васильевна. Рядом со мной кто-то прошел совсем близко, и я мысленно ойкнула. Мне показалось, что не будет ничего невероятного в том, что, пользуясь темнотой, кто-нибудь может меня ущипнуть или сделать еще что-нибудь в этом роде.

Но ничего не произошло. Через короткое время обычная хозяйственная свеча была водружена в стеклянную пол-литровую банку, раздалось чирканье спички, и небольшое пространство вокруг меня и Лидии Васильевны оказалось освещено. Гога задумчиво привалился к стене, по-мефистофельски сложив на груди руки. Маклаков откуда-то принес еще одну табуретку – мне, а потом и себе, и уселся с нами как бы в круг с самым независимым видом. Было слышно, как по крыше зашумел не сильный пока дождь и снова ударил гром.

– Все, теперь вы наша пленница, – вдруг с самым серьезным видом сказал Гога, оторвался от стены и пошел к своей картине. Видно, хотел посмотреть, как она выглядит при свете молний.

– «Как будто ветреная Геба, кормя Зевесова орла, громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила», – вдруг напыщенно, как в плохом театре, продекламировал Маклаков.

– Ради бога, – сказала Лидия Васильевна и еще налила себе вина.

– А что? Имею право. – Маклаков вдруг сорвался со своего сиденья, метнулся к вешалке, схватил свой плащ и бросил его к ногам Лидии Васильевны. – Ноги простудишь. Ставь на плащ, – с неожиданной для меня заботливостью сказал он.

Мне показалось, Лидию Васильевну сейчас вытошнит.

Мне не захотелось сидеть, и я встала. Отошла и оглянулась. Маклаков и Лидия Васильевна сидели, освещенные светом свечи, как в пещере. Извивающийся всем телом Гога бродил в темноте поодаль. Все между этими людьми было переговорено, все покровы сняты. Им оставалось жить здесь до смерти еще, может быть, долгие годы и воспитывать в этих стенах подобных им детей. Я представила, что если у них отберут их ковчег, им некуда будет деться. Распадется их кружок. Прервется связь. И возможно, совершенно некому будет вот так, между прочим, совсем некстати, продекламировать Тютчева. И кто такой этот Тютчев, тоже может быть вскоре всеми забыто. При свете свечи ближайшие к освещенному кружку картины казались очень яркими и будто живыми. Я представила, что эти белоснежные по сравнению с чернотой за окнами стены, идеально правильные арки сводов, узкие окна с чугунными решетками – все это огромное, прекрасное, гармоничное пространство попадет в маленькие ручки Таисии. Она наделает здесь перегородки, поставит кроватки, повесит иконки и коврики. Уберет все искусственными цветами и увеличит число своих «сподвижниц» на несколько десятков человек, а Лидию Васильевну с ее сумасшедшими товарищами и детьми переведут, например, в библиотеку. И картины будут там висеть среди книжных полок, вместе с другими детскими поделками. И, возможно, нет в этом ничего такого уж плохого. Только неизвестно, куда тогда пойдет со своими творениями Гога. А влюбленный в Лидию Маклаков в своих безумных шортах, возможно, наконец займется собственным забором и огородом… Но почему-то мне было вовсе не весело от такой перспективы.

На улице начался настоящий ливень. Удары грома слышались все реже, гроза уходила в сторону, но дождь обещал закончиться еще не скоро. Маклаков снова встал, наклонился к своему плащу – ноги на него Лидия Васильевна так и не поставила, и извлек из внутреннего кармана маленькую бутылку водки. Чекушку – называл их мой дед. Лидия Васильевна посмотрела на Маклакова с осуждением, но ничего не сказала.

– А я с горя пью, – посмотрел на нее Маклаков и пошел к Гоге. – Будешь?

Они распили водку на двоих.

– Закроют нас, – утвердительно, как бы про себя, заключила Лидия Васильевна.

– А за электричество здесь кто платит? – вдруг, сама не зная зачем, спросила я.

– Бюджет, – сказала она. И в подтверждение своих слов, что их закроют, опять повторила как о решенном деле: – Закроют.

Подошедшие к нам Гога и Маклаков посмотрели на меня враждебно.

– Не хотите уехать отсюда? – спросила я, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Куда? – без всякого вопроса в голосе сказала Лидия Васильевна. Ее умное лицо выражало и презрение, и тоску. Очевидно, ей было до смерти плохо. Занятия с детьми составляли ее жизнь, ее сущность. Вряд ли ее могло прельстить какое-нибудь другое дело.

– А знаете, сейчас есть хорошие курсы ландшафтных дизайнеров, – вдруг сказала я.

Она только коротко рассмеялась.

– Мне кажется, вы должны ехать в Москву вместе с вашей самой талантливой ученицей, – сказала я. – Устроиться там на любую работу, снимать жилье, но добиться, чтобы девочка училась.