которая связывает божественную сферу со сферой людей, а священное с мирским, представляется нам, в противоположность дуализму, присущему миру Библии, одной из самых характерных черт язычества. В дохристианской древности религия не была изолирована от общественной жизни — не подчиняя себя ей, утрачивая свои собственные нормы, а, напротив, освящая её. Для римлян pietasбыла прежде всего общественной добродетелью. В Риме религия освящала органические коллективы — от семьи до страны, откуда важность домашних культов и, с другой стороны, гражданского культа, позднее расширенного до культа императорского. Она побуждала уважать общественные нормы и естественные отношения между людьми. Она усиливала общественную дисциплину и поддерживала иерархию. В этом смысле она основывалась более на участии в обрядах, чем на «морали» или даже вере: «практиковать» культ означало быть хорошим гражданином, подтверждать свою солидарность с судьбой города. У германцев культ был основанием священного, которое, в свою очередь, было основанием права. Религия неотделима от heidinnsidr— «языческих обычаев». «Это обстоятельство существенно, — пишет Режи Буайе, — потому что оно позволяет нам сделать заключение о том, что германская религия существует только как набор культурных действий (…) Германец приобщается к религии посредством обрядов, когда он присутствует при их осуществлении или участвует в них» (Les religions de l'Europe du Nord, op. cit., pp. 43–45). To же самое можно сказать об иранцах, ведических индусах и кельтах. В противоположность тому, что зачастую утверждалось, иудео-христианское единобожие создаёт скорее условия не для уважения личности, а для его искажения в виде индивидуализма, то есть идеологии, которая, будучи перенесённой в светскую жизнь, оправдывает во имя отвлечённой всеобщей правды разрыв солидарности между отдельной личностью и городом. Таким образом, отношения с божеством являются чисто личными: человек спасается сам. (Как мы уже видели, эта черта особенно подчёркнута в христианстве, в то время как в иудаизме она в значительной степени уравновешивается представлением об «избрании» целого народа). Языческая религия стремится регулировать прежде всего ситуации, имеющие коллективный интерес, она отводит значительную роль личности (скорее чем индивидууму), но принимает при этом в расчёт её принадлежность, необходимую для её понимания. Жан-Пьер Вернан замечает, что «Грек уважает или боится бога не как индивидуум, а как глава семьи, член геноса, фратрии, дема, полиса» (loc. cit.). Эта общинная связь настолько сильна, что во многих древне-европейских обществах изгнание считается само по себе образцовым наказанием. (Представление о том, что изгнанник из общества подвергается своего рода сакральному проклятию, будет бытовать до конца Средних веков).