Как можно быть язычником

Вследствие этого, человек в язычестве неотделим от своего происхождения. Для древней скандинавской духовности семья является одним из оснований существования, также как честь и судьба. Целый ряд важных решений и действий основывается на единственном факте семейной принадлежности — и считается, что желание сравниться со своим отцом не является «гордыней», а, напротив, позорно оказаться менее достойным, чем он. Само бессмертие связано с миром, с поданным примером, с памятью, оставленной и передающейся как живой образец; позором, бесчестьем является отрицание священного. «Физическое» и духовное бессмертие сопрягаются. Большинство индоевропейских народов верило в «иной мир» («par-dela», на санскрите para-desha, по-ирански pairi-daza, откуда слово «парадиз»), но он был перемещением этого мира. Не представляя собой антитезы действительному существованию, даже не подавляя борьбы, составляющей основу вселенной, он переносил их на более высокий уровень. «В Вальгалле продолжается битва. И вечером каждого дня мёртвые поднимаются, исцеленные от своих смертельных ран» (Rgis Воуег, Les religions de 1'Europe du Nord, op. Cit., p. 32). Ещё до появления представления о Вальгалле, в котором некоторые авторы видят относительно позднее создание, скандинавская преданность душам умерших настолько сильна, что, согласно поверьям, они на самом деле не покидают этот мир, а удаляются в какую-то область на земле или на небе, «живут» в определённом месте неподалёку от своего бывшего дома и т. д. Все комментаторы, например, единодушно видят в вере в landvaettir(души умерших) существенную черту исландского язычества. (Эти души иногда превращаются в эльфов, которых христианство объявит демонами). У греков Елисейские поля также являются лишь возвышенным отображением этого мира. У кельтов сид, размещающийся «за морем», на дне озёр, в горах или под холмами, является «миром, параллельным нашему миру, который, будучи отличным от нашего мира или далёким от него, всё же налагается на него или его омывает» (Franoise Le Roux et Christian J. Guyonvarc'h, La civilisation celtique, Ogam, Rennes, 1979, p. 122). В том виде, в каком он нам представляется, этот кельтский «рай» «не имеет почти ничего общего с христианским раем, но очень близок к германскому представлению о Вальгалле и исламскому раю. Его обитатели ведут жизнь, полную радостей и наслаждений: они вкушают изысканные и обильные яства, их любят женщины исключительной красоты, и у всех у них высокое общественное положение. Им больше не известен ни грех (христианское понятие), ни преступление (дохристианское понятие)» (ibid, p. 123).[67] Со своей стороны, швед Стиг Викандер установил, что представление о «царстве небесном» имеет индоевропейское происхождение (Histoire des Ouranides, in Cahiers du Sud, 36, 1952, 8-17). На память приходит восклицание ницшевского Заратустры: «Я люблю тех, кто не ищет за звёздами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою — а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землёю сверхчеловека».

Повторим ещё раз, что это основополагающее представление о преемственности между человеком и бытием, которым является мир, не может быть полностью понято с точки зрения натурализма. По нашему мнению, язычество слишком часто представлялось как «религия природы», совершенно чуждая трансценденции и в определённой степени ограниченная сакрализацией природного детерминизма. Почву для подобного истолкования могли дать определённые его стороны, прежде всего в народном сельском язычестве, «пережитки» которого, более или менее деформированные, были многочисленными. Это народное язычество, кроме того, было систематизировано христианской пропагандой с целью с лёгкостью противопоставить прерогативы «духа», на монопольным обладанием которыми претендовала новая вера, натуралистическим нелепостям «поклоняющихся камням и бездушным предметам». Но по существу этот образ является ложным, и придерживающиеся его совершают грубую ошибку.