Как можно быть язычником

В этом заключается причина, по которой библейское повествование постоянно разворачивается и окидывается взглядом в двух плоскостях. С одной стороны, природа сначала идеализируется — в мифе об «Эдемском саде» — в той степени, в какой она включает в себя существо человека и воздействует на него, а потом обесценивается и осуждается, когда человек утверждает себя как таковой и овладевает культурой, не сводимой к этой природе (в то же время не отличающейся от неё коренным образом). С другой стороны, сверхприрода, которую приобрёл человек-как-таковой, возмещается и упраздняется утверждением ещё более сильной «сверхприроды», сверхприродной в собственном смысле этого слова, недоступной в своей абсолютности, принадлежащей одному только Яхве, единственному создателю всей чувственной действительности. Другими словами, Бог делает человека царём над созданиями (Быт. 1, 26), но только при условии, что он будет зависеть от другого царя, неизмеримо более сильного, чем он сам. Яхве признаёт, что у человека есть история, но стремится нейтрализовать её, придавая ей цель; заключающуюся именно в возвращении к доисторическому состоянию райской «невинности». (Яхве признаёт историю только для того, чтобы положить ей конец). В конечном счёте, если можно так сказать, единобожие функционирует так, как если бы Яхве рассуждал следующим образом: если человек отделился от природы, отделим его от неё полностью, если им больше не управляет природа, будем управлять им сами из опасения, что, осуществляя то, на что он способен, не будучи управляем кем-то другим, он на самом деле утвердит себя как создателя и как causasui. Поскольку человек сумел утвердить себя в качестве игрока в мире, единственный способ помешать ему использовать все свои возможности игрока — заставить его поверить в то, что правила игры придуманы не им. Иудео-христианское единобожие с его мифом творения exnihilo, его запретами, провозглашаемыми недоступным и полностью незаменимым «отцом», и его представлением о дуалистической вселенной, дублирующей этот мир ещё одной абсолютной сферой, полностью соответствует этой функции.

С этого момента грехом из грехов, грехом по преимуществу становится «гордыня» — отсутствие униженности (то есть, поскольку два слова имеют общий корень, нежелание быть униженным). Этот грех, как пишет Рене Кост, «является в основе своей желанием полной самостоятельности человека (личной и коллективной)» (Le devenir de 1'homme. Projet marxiste, projet chrtien, Ed. ouvrieres, 1979, p. 152). Одновременное «желанием самостоятельности» осуждаются все формы правления, воли к власти, неразделимости счастья и творческой силы и возвышения себя. Это осуждение осуществляется посредством настоящего шантажа: человек, выбирающий «призрачные» удовольствия власти, обрекает себя на вечную погибель. Будучи верным самому себе, человек «неверен» Богу. Чтя самого себя и творческую силу, которой он придаёт полноту, человек становится «язычником». Архетипом греха гордыни становится поп serviamЛюцифера — падшего ангела, являющегося также и «носителем света». С этого момента Прометей и в особенности Фауст обосновываются на скамье подсудимых. Чтобы заключить человека в его несамостоятельности, в подразумеваемой подавленности его свободы, Яхве утверждает себя в качестве центра системы, в которой способности человека, поскольку он является тварью, неизбежно ограничиваются. Одно из имен, которым его наделяет Библия, — shadday, — часто переводящееся как «Вседержитель», истолковывается в иудаизме как «Тот, кто говорит миру "достаточно"» (sheamarleolamcdai). Яхве действительно есть Бог, говорящий «достаточно». Провозглашаемый им Закон является ограничением. Заключаемый им Завет символически скрепляет эту кастрацию.

§ 8