Как мужик ведьму подкараулил. Народные рассказы и сказки о нечистой силе

Ну а потом ближе и ближе, все ближе. Старики давай отходить от дороги-то. Потом — раз! — пронеслась тройка вороных. Просвистело... аж ветер продул.

А насколько правда это, насколько правда — не знаю.

ПОЧЕМУ НА МОЕЙ ДОРОГЕ ЛЁГ?

ЭТО слыхал. Санча рассказывал. Там тропинка с мыска на мысок. На охоту ездили. Один лег на тропинку, другой за тропинку. Этот уснуть не может, пинает и пинает его кто-то:

— Почему на мою дорогу лег?!

Он бился, бился — никого нет просто. Он другого будит:

— Санча, ты спишь?

— Сплю. А что?

— Ты вот ложись на мое место, я что-то уснуть не могу. Вот сна нет и все. Я на твоем месте, может, усну.

— Но, давай ложись, мне все равно.

Лазарь захрапел, а у Александра сна нет, пинком пинает кто-то:

— Ты что на мою дорогу лег? Уходи! Ты на моей дороге лежишь.

А он потом и говорит:

— Лазарь, вставай, ты куда меня положил?

— Что?

— А вот кто-то запинал...

— А я, думаешь, из-за чего ушел?!

На чужую дорогу легли. На то место легли — никого не стало. Вот кто-то же ходил.

Вот они приехали и рассказывали:

— Вот, друг, нас напугал так напугал! Да еще, — говорят, — как больно пинал! "Почему на мою дорогу лег?!" А дорожка чиста, мы легли, огонек наклали. Вот это они рассказывали.

Раньше этих фокусов много было, а теперь на охоту почти и не ездят. На одну ночку уедут человека три, кабана покараулить.

СОБАКА С РАЗНЫМИ ГЛАЗАМИ

ВЬЮШКОВА была одна, бабуся. Это с ней по молодости было. Пришла она с поля и пошла за телятами. Навстречу кум. Она ему:

— Подвез бы ты меня до леса. Телят ищу.

— Садись, кума.

Она села и сорок дней проездила.

Пропала и пропала. Уж на мужика грешить стали, не убил ли: они с ним шибко худо жили.

И вот как-то одна бабушка молола гречиху на мельнице, видит: собака бегает, а глаза у нее разным огнем горят. И вроде в дом той бабы, которая потерялась-то, забежала.

Старуха к попу. Тот давай молебен служить, икону подымать. Потом сделал святую воду и избу эту окропил.

Когда дверь открыли, увидели: эта баба навзничь лежит. Потом отошла. Три дня не разговаривала, а потом рассказала.

— Я, — говорит, — у лесного и жила. Он водил меня. А потом собакой сделал и отпустил. Я прибежала, — говорит, — в деревню, к маме в кухню заскочила. А мама заругалась:

— Какую такую собаку черт привязал!

— Меня сковородником ударила. Она шибко ругалась и — еще в девках я была — как-то по-страшному, вроде "леший забери", меня ругала.

Вот лесной ее и водил.

БРАТ И СЕСТРА

А у нас еще вот, девчонки, какой случай был. Родня наша в Ботах. У нас моего отца мать с Ботов, ботовская, Вьюшкова была. И вот, значит, двоюродный брат моего отца женился, а ее из-за хребта взял, жену-то (там "захребет" в Ботах-то называется), из-за хребта она была.

А раньше не было этого, чтоб поженилися да стало плохо, между молодыми плохо что-то: и вот они разбегаться — не было этого. Уж как ни плохо — все равно жить надо, жили. И вот они с мужем что-то не поладили, стали плохо жить. Да вот еще тоже говорили, что разлаживали жизнь у молодых, если дружно живут. Такие худые люди были какие-то: вот на них что-то делают, они потом друг друга ненавидят.

И вот как они стали плохо-то жить, она стала думать, что я утоплюсь, или в лес уйду, заблужусь, или удушусь — жена его (а детей еще не было. А свекор, свекровка у нее были...)

И в сенокос. Мужики были на покосе, а она испекла хлеб. А у них, значит, вот дверь откроешь — и сразу амбар был. Она в амбар-то только дверь открыла да хотела шагнуть туда с калачами. Только шагнула в дверь-то — на вороном коне брат. приехал к ней. И говорит:

— Что, — говорит, — тебя, сестра, плохо держат? Садись, поедем со мной.

— А я, — говорит, — куда хлеб-то?

— Да толкай тут. — Она вот так сунула в амбар-то и вышла, и сразу очутилась на коне с ним. На коне и поехали. И вот где они ездят, а из Ботов ее никуда не увозил. Целый месяц она с ним проездила. Так она начнет как рассказывать — плачет.

Их не видели, а вот вихрь видели. Вихрь, говорит, завьет, землю-то завивает, вихрь пролетит. И вот она узнала: Максим Русин шел. У них елань там, в Ботах-то, а он этой еланью-то шел. А мы мимо его, говорит, на коне-то как пролетели, его фуражка слетела и покатилась, а он, говорит, за ней, да с матерщиной. А брат-то, говорит, так и захохотал на коне-то. И вот, говорит, куда ни возит — ночью окажусь в соломе. Только вздумаю куда идти — пути не знаю. А его нету, он, говорит, от меня уедет. Нету, одна. А днем-то вот только стоит вздумать, что рассветает, да я пойду — он тут. И опять, говорит, едем. И обедали в Ботах же, в одной избе обедали. Ребятишек много, и матери этих ребятишек посадят:

— О леший, черт, ешь!

Я, говорит, еще у дверей, а он уж за столом, брат-то. А его не видят, семья-то. Стало быть, не видят. И вот она говорит:

— Ребятишек за столом никогда не ругайте по-страшному.

Она приезжала, помню, сюда в гости и рассказывала.