Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Вот так, не меньше. Но если вдуматься, сравнение вправду скромное: Бахаревич сравнил себя с Рушди времен «Гримуса», а не «Детей полуночи» (хотя свой «Гримус» у него уже был). Тут самое время упомянуть эпиграф к роману – У. Х. Оден, «Памяти У. Б. Йейтса». И «dogs of Europe» как раз оттуда. Книга Ольгерда вообще показатель того, что понятия «ментальность», «европейскость» хоть и трудноопределяемы, но все же реальны. Вот, казалось бы, все на русском языке и по-русски, и так узнаваемо – обыгрывание кинокомедии «Белые Росы», «Путешествия Нильса с дикими гусями» (русского перевода и советского мультика). Однако роман при этом – нерусский (в том числе и в грубоватом армейско-сержантском смысле этого слова). Но тем ценней и интересней имеющаяся отстраненность, транскультурность.

Тем более что «Собаки Европы» – это не просто перевод «Сабак Эўропы», это, по словам автора: «Вправду новая книга. Русская версия белорусскоязычного романа. Она получилась лучше белорусской – потому что книга, над которой работаешь два года, всегда будет лучше книги, над которой работал год. В русской версии более четко прописан сюжет, прозрачней рассказанная история. Она стилистически более отточенная, отшлифованная». (Немудрено, что автор теперь захотел бы проделать обратную работу, вернуться к белорусскому варианту. Но уже захвачен новой книгой и потому бежит от своих «Собак».) «А еще: я не просто перевел, а переписал стихи из романа по-русски. Некоторые удачно, некоторые не очень. Например, для стихотворения „Собаколовы“ так и не смог найти правильный русский язык».

Да, а каков он со стороны – русский язык, правильный, неправильный? «Русский язык предлагает гораздо больше готовых языковых и литературных конструкций, а я всегда старался их избегать. Литературная традиция русского языка более развита. Здесь ты постоянно рискуешь кого-то повторить, а этого не хочется». После моей просьбы объяснить разницу метафорами автор продолжил: «Ну, возможно так: русский язык – как дом, в котором ничего нельзя переставлять, так как все уже имеет свои места; стоит что-то переставить, и все заскрипит, загремит, рухнет. Но переставлять хочется, хочется все переставить по-новому, так, как удобно и интересно тебе. Белорусский язык в этом смысле более свободен, здесь слова тоже прикручены к полу, но не так сильно… Вообще, да, русский язык – язык власти. Я имею в виду – язык приказов, канцелярий, пропаганды. Язык метрополии, язык империи. Это я почувствовал, мы все это чувствуем. Но это и язык действительно великой литературы. Язык Набокова – язык изгнания, язык Достоевского – язык боли… Так что империя – только одна проблема. Вторая – то, что по-русски было написано действительно много замечательных книг. И ты должен как автор чувствовать, кто за твоей спиной».

Так что Ольгерд прекрасно понимал все риски вызова. Но при том: «Перевод такой книги был для меня художественной задачей, решать которую страшно интересно. Интересно работать с русским языком (который, как выяснилось, я не забыл), интересно искать Язык для этого текста в другом пространстве. Ну, и, конечно, этот перевод: мое „расширение пространства борьбы“». В последних трех словах, как кажется, обыгрывается – с долей иронии – сама формула, но не имеется в виду суть одноименного дебютного романа Уэльбека – беспросветно пессимистическая экзистенция героя. Хотя с другой стороны – чего-чего, а пессимизма «Собакам Европы» тоже не занимать. И если уж речь зашла об этом, стоит вернуться к эпиграфу. Автор выбрал, кажется, самые мрачные строфы стихотворения (в русском переводе заметно смягченные; впрочем, жесткости оригинала, кажется, ни в каком из переводов достичь не удавалось), на нисходящей синусоиде – «Follow, poet, follow right / To the bottom of the night», урезав имеющееся у Одена следом возвышение.

При всем том мрачного, тяжелого осадка по прочтении «Собак Европы» не остается. Может, еще и потому, что заканчивается книга правилами (всего 10, как заповедей) и словарем (недлинным) бальбуты – языка свободы (в этом смысл правил), медитативного языка поэзии (все слова одной части речи имеют одинаковые окончания). В словаре этом, кстати, помечена только одна национальность – belarusuta и производное от нее определение – belarusoje. Естественное воздаяние за поношения в начале книги.

Деталь напоследок. С белорусскими друзьями мы общаемся так – я им на украинском, они мне по-белорусски. Это к тому, что ответственность за нюансы смыслов в переводе Бахаревича с belarusoje balbutima на русский в данном тексте несу я. Так что извините, если вслед за «Собаками Европы» тут найдутся «Блохи Европы».

Игорь Дуардович О России в литературном номере «Esquire»