Как мы пишем. Писатели о литературе, о времени, о себе [Сборник]

Когда я думаю о своём занятии – сочинительстве, – я представляю себе одну и ту же картину.

Раннее Средневековье; барон или князь построил прочный каменный замок, а вокруг замка понемногу собрались ремесленные люди и устроили посад, торговые ряды: рынок.

Однажды вышел из замка барон или князь с женой и с охраной. Прогулялся по торговым рядам.

Зашёл к ювелиру, купил для жены браслет.

Зашёл к кузнецу, купил нож.

Зашёл к шорнику, купил седло.

Приобретя седло, браслет и нож, он идёт дальше, очень довольный, – и в самом дальнем углу обнаруживает группу голодных оборванцев.

– Мы люди искусства, – говорят оборванцы. – Можем развлечь, спеть песни, станцевать, развеселить.

– Хорошо, – отвечает барон (или князь), ковыряя в зубах, – что дальше?

Один говорит: я – художник, нарисую портрет вашей жены, останется на память. Второй говорит: я – музыкант, могу усладить слух изысканными мелодиями. Третий говорит: а я знаю, как внутри вашего замка построить ещё одну башню, самую высокую.

И князь (барон) отвечает: отлично, ребята, вы мне нравитесь. Вот вам каждому по медной монете, по куску мяса да по краюхе хлеба, и вечером явитесь ко мне в замок, я вас внимательно выслушаю.

А ты стоишь рядом с ними, с художниками, зодчими и музыкантами, но ты – писатель.

Тебе тоже хочется получить монету, мясо и хлеб, а в идеале – тёплый ночлег в княжьем доме.

Что ты скажешь князю-барону? Что ты умеешь? Почему он должен дать тебе медную монету?

И вот – обнадёженные музыканты, живописцы и архитекторы уходят, и удаляется барон под руку с женой; ещё миг – и совсем уйдёт.

– Подождите! – кричишь ты. – Я умею рассказывать истории! Могу для детей, смешные и назидательные, могу для женщин – любовные. Могу для мужчин – про битвы и великие подвиги. Ещё знаю страшные истории. Ещё знаю истории из древнего прошлого. Я всё видел, везде был. Могу рассказывать по десять ночей кряду.

Вот так я сказал бы тому средневековому князю или барону.

А что он мне ответит, позовёт ли меня с собой, даст ли кусок хлеба и стакан вина – бог весть.

Мне возразят, что писатель вовсе не обязательно должен уметь продавать свой труд.

Франц Кафка, Даниил Андреев и Варлам Шаламов при жизни не опубликовали ничего или почти ничего.

Но я знаю: если бы была хоть мизерная возможность – обязательно бы опубликовали.

Конечно, любой настоящий художник действует, подчиняясь прежде всего внутреннему импульсу, вдохновению, его ведёт благословенный зуд, наслаждение, которое и является главной наградой творящего, а часто и единственной – но зато обязательной, гарантированной. Однако художник всё же работает не только для себя, но и для другого: для читателя, зрителя, слушателя. И пока этого второго – читателя – нет, никакой художник не бывает по-настоящему счастлив.

Поэтому писатели так радуются, когда их хвалят.

А когда ругают – пьют и лезут в петлю.

Так или иначе мне повезло, меня охотно публиковали и много хвалили. Иногда бывало, что совершенно мне незнакомые критики и литературоведы выдвигали мои книги на соискание литературных премий. Это придавало мне сил и уверенности.

Но, как ни странно, от романа к роману, по мере накопления опыта и навыка, сам по себе литературный труд не становился легче.

Наоборот, чем больше я работал, тем яснее видел, что знаю и умею мало.

Чем глубже погружался, тем дальше уходило дно.

Меня всё чаще называли по имени-отчеству, и постепенно я перешёл в разряд если не мэтров, то уважаемых мастеров. Но это не освободило меня от страха перед чистым бумажным листом.

Более того, успехи на поприще сочинительства не избавили меня от главного писательского недуга – тяжёлого невроза.

Мне очень помогло отсутствие больших амбиций, или, говоря проще – скромность, унаследованная мною от отца: имея огромный талант инженера-конструктора, он был очень скромным человеком. Я перенял у отца умение довольствоваться малым и должен признаться – это драгоценнейший дар.

Разумеется, называть себя «скромным» – уже нескромно; но точнее выразиться я не могу.

Так я понемногу стал кем хотел: рядовым писателем.

Не первым, не великим – зато самим собой.

Эта мысль – что я не желаю быть «вторым Достоевским», а желаю быть первым Рубановым – весьма помогала мне и помогает до сих пор.

Отсутствие вселенских претензий странным образом сочеталось с везением, сопровождавшим меня на всём моём пути.