Как мы жили в СССР

Для того чтобы сохранить ИМЭМО, Иноземцев не ограничился проработкой своих кадров. Он постарался также остановить приход в институт тех талантливых молодых сотрудников, чья биография по какой-то причине смущала партийное руководство [Певзнер 1995: 424–428]. Эти люди могли даже не знать про Фадина и Кудюкина, но косвенным образом страдали из‑за их дела. Иноземцев никому не желал зла, как не желали зла его заместители, члены партбюро и некоторые из вышестоящих начальников. Однако система рубила лес и не обращала внимания на летящие при этом щепки. Спасти ИМЭМО от этой рубки удалось, лишь дойдя до самого верха системы. Георгий Арбатов и Александр Бовин – два друга Иноземцева и соратника по работе на Брежнева – смогли попасть в связи с этим делом на прием лично к генеральному секретарю. Тот из‑за болезни уже почти ничего не соображал, но решился помочь:

– Что я должен делать?

– Позвоните Гришину и скажите, чтобы оставили институт в покое.

– Как его зовут?

– Виктор Васильевич [Бовин 2003: 392].

Брежнев сделал звонок первому секретарю Московского горкома КПСС (чье имя-отчество он уже не помнил) и решил проблему института. Научные кадры удалось спасти. Но спасти самого Иноземцева оказалось невозможно. Летом того же года он вдруг скоропостижно скончался от инфаркта. По всей видимости, сказались не только переживания, связанные с карьерой. Совестливому человеку трудно было давить собственных товарищей ради высшей необходимости.

Ливер вместо мяса

В начале 1953 года молодой офицер Борис Васильев – будущий писатель – получил неприятное предложение от начальства: «Сделаешь обстоятельный доклад на партсобрании о евреях – убийцах в белых халатах». В то время раскручивалось так называемое дело врачей. Ведущих медиков страны обвинили в убийствах крупных руководителей и в намерении покуситься на самого Сталина.

Делать подлый доклад Васильев отказался, понимая прекрасно при этом, что вскоре последуют репрессии лично против него. И впрямь, его сразу обвинили в… семитизме. По-крупному, правда, начальство развернуться не успело, поскольку Сталин умер и ситуация в стране сильно изменилась. Однако в одном Борис Львович пострадал. Ему велено было поменяться жилплощадью с соседом по коммуналке. При этом отдавал Васильев две комнаты, а получал лишь одну.

Интересно здесь то, что главным свидетелем на офицерском собрании по проблеме «семитизма» оказался тот самый сосед, благо скопилось у него много «полезной» информации.

Получив слово, он достал общую тетрадь и начал зачитывать сделанные в ней записи с точным указанием дат и времени, а также имен присутствующих у нас гостей. Это был даже не донос – это было филерское «дело», полный отчет о слежке за «объектом» [Васильев 2003: 196–204].

Советская система коммунального проживания объективно стимулировала соседей к совершению подлостей. Ведь это был один из немногих способов увеличить свою жилплощадь. Многим гражданам донос на соседа, в том числе ни в чем не повинного, давал возможность выбиться из унизительной нищеты. Переселить теснящихся на нескольких квадратных метрах страдальцев было некуда, и лишь в том случае, если сосед оказывался виновным, появлялась жилплощадь для решения собственных проблем.

Понятно, что в 1960–1970‑х годах массовых репрессий уже не было и организовать эффективный донос на соседа было гораздо труднее, чем в жестокое сталинское время. Однако стимул к совершению подлости по-прежнему сохранялся. Если человек исчезал, сложность квартирного вопроса уменьшалась. Так сказать, нет человека – нет жилищной проблемы. Специфику квартирного вопроса брежневской эпохи лучше всего, наверное, выразил замечательный писатель Юрий Трифонов в цикле городских повестей – и прежде всего, в «Обмене». Его герои – супруги среднего возраста – живут в тесноте с подрастающей дочкой и вдруг узнают о том, что мать мужа смертельно больна. После смерти ее комната не будет унаследована, а отойдет государству. Поэтому необходимо срочно осуществить обмен – съехаться из разных мест в одну двухкомнатную квартиру. Лишь в этом случае жилплощадь для семьи не будет утрачена. Беда лишь в одном: умирающая женщина при столь скоропалительных квартирных пертурбациях поймет, что обречена и что ее близкую кончину цинично используют в своих квартирных интересах сын с невесткой.